Суматоха
Шрифт:
– Спокойной ночи, Пол, – быстро сказала она.
Глаза у него стали напряженными, они сверкали даже в темноте, и у Миранды возникло приятное ощущение, что сейчас он не думает о том, кто слуга, а кто хозяин.
– Спокойной ночи, Миранда.
Она поспешила набрать код и войти, потом выглянула, но Пол уже исчез. Только дойдя до середины лестницы, она вдруг осознала, что впервые за шесть лет он назвал ее Мирандой.
Она держалась прекрасно до того момента, пока Мейсон не поцеловал ее. Хотя поцелуй не был чувственным, однако всколыхнул
Обычная подготовка ко сну не уняла бурю. Ни душ, ни пятьдесят страниц многословного романа, найденного на столе, ни полчаса метания по комнате. Не получилась и медитация, Рейн не нашла сил приступить к ней, чем весьма разочаровала бы сенсея Такану, если бы он узнал.
Может, ей не давала уснуть музыка, доносившаяся откуда-то снизу. Ее включил Мейсон, значит, он где-то в доме и тоже не спит. Рейн широко распахнула окно, чтобы получше слышать музыку, которая успокаивает его, надеясь, что она подействует таким же образом и на нее.
Компакт-диск закончился, наступила тишина. Наверно, Мейсон уже лег, теперь она сможет уговорить себя заснуть и… Сердце у нее подпрыгнуло, затем куда-то провалилось.
«Серенада лунного света». Он звал ее.
Безумие. Полнейшее безумие. Однако, несмотря на все самоуговоры, Рейн сняла пижаму и натянула платье, изо всех сил пытаясь справиться с непослушной молнией.
Трусики из хлопка, которые она надела после душа, казались слишком грубыми под воздушным шифоном. Она стянула их. Где ты, узенькая шелковая полоска? Сейчас нет времени заниматься поисками. Мейсон не узнает, сказала она себе, одергивая платье, и выскочила босиком в холл.
Рейн летела на звуки музыки, словно бабочка на огонь. Тихая мелодия привела ее к открытой двери, затем в комнату, совершенно розовую. Музыка, казалось, доносилась из угла, откуда лился свет. Она пошла в том направлении, очутилась на каменной лестнице, спустилась по ней в холл и направилась к двери на террасу.
Полностью одетый Мейсон стоял возле французских дверей, за которыми скорее всего была его спальня.
– Меня вдруг осенило, – с улыбкой сказал он, – что Бонд именно так закончил бы танец.
Глава 12
Рейн бросилась к нему.
– Минутку. – Он вытянул руку с пультом. – Сейчас мы все исправим.
Песня оборвалась на середине фразы, и он швырнул пульт на стул рядом с дверью.
– Джеймс мог бы гордиться, – ответила Рейн.
Они стояли, дожидаясь начала мелодии, и когда вступили саксофоны, Мейсон протянул к ней руки.
– Пожалуйста, Рейн… Ты не подаришь мне этот танец? – «Пожалуйста» звучало совсем не так, как его произнесли бы в воспитанном обществе или в буржуазных домах штата Миннесота, и Рейн почувствовала истинный смысл простого слова, почувствовала собственную тоску, ощутив, как ее легкие мигом лишились воздуха.
Рейн отдала себя в руки Мейсона, словно там и было ее законное место, словно абсолютно нормально и естественно танцевать среди ночи в не застегнутом до конца платье. Не имело значения, хорошо это или плохо, важно или нет, умно или глупо, она все равно не могла бы заставить себя поступить иначе. Она подчинялась желанию, а оно требовало от нее именно этого.
Мейсон вел ее под музыку через террасу, и она закрыла глаза, чувствуя его тело, которое руководило ею. Больше ей ничего не требуется. Они могли оторваться от земли, кружиться в ночном небе, она согласна забыть обо всем, кроме Мейсона и волшебной мелодии.
Рейн казалось, что она сейчас умрет, когда последняя нота повисла в воздухе.
– Нет, – разочарованно выдохнула она.
Мейсон понял. Он тоже не хотел, чтобы все закончилось, и едва Рейн уткнулась лбом ему в грудь, прижал ее к себе. Руки по собственной воле начали гладить нежную спину, пока не нащупали язычок расстегнутой, молнии.
Желание оглушило, словно удар, выбило дыхание. Давно мучившие его сексуальные фантазии, которые он тщательно загонял поглубже, стали такими же реальными, как и прижимавшаяся к нему женщина. Пальцы скользнули по открытой спине к язычку молнии. Он мог потянуть его вверх, как истинный джентльмен, или вниз, как ему хотелось на самом деле, но вниз означало опасность, ночь, продолжение танца.
– Рейн?
Она на секунду подняла глаза, и Мейсон увидел в них удивление, лунный свет и желание.
Потом он целовал ее. Вопросов больше не было, только ответы губ и тел, только подтверждение того, что он пытался целый вечер отрицать. Всю неделю. Он хотел ее. Голую в постели. Сейчас.
Но лучше пока не трогать молнию. Еще нет. Убрать руки от такого искушения. Лучше прикасаться к Рейн через шелк, чтобы ощутить все изгибы ее тела, все округлости и впадины. Мейсон растягивал удовольствие, зная, что может вернуться к той застежке в любой момент.
Как приятно скользит под его пальцами шелк, какая невероятная комбинация мягкости и твердости, которая может быть только на женских бедрах, какие…
О Господи.
Руки быстро вернулись к груди. Лифчика тоже нет, пальцы ощутили только затвердевшие соски, прикрытые лишь тонким слоем шелка. Мейсон не смог устоять, нагнулся к одному пику, сжал его губами, и хотя знал ответ, все равно спросил:
– У тебя есть что-нибудь под платьем? – Рейн покачала головой:
– Я очень спешила.
Очень спешила к нему. Это признание стало разрешением для обоих, их руки были уже повсюду. Он с такой быстротой стянул с нее платье, что искры потрескивали между кожей и тканью, а она лихорадочно расстегивала золотые пуговицы на его рубашке.
Мейсон помог ей, потом сбросил пиджак, спустил подтяжки, Рейн сама выдернула рубашку из брюк, пуговицы золотыми колокольчиками посыпались на пол, когда она сдирала с него мешающую ей преграду.
– Манжеты, – выдохнул он.
Рейн положила ладони ему на грудь, и от их жара он воспламенился еще сильнее. Желание, которое сжигало ее изнутри, требовало ответа: так ли он чувствует себя, как она, так ли она действует на него, как он на нее? Рейн выяснила эго, погладив Мейсона по груди и плечам и обнаружив, что он весь дрожит под ее руками.