Сумеречная земля
Шрифт:
1.51. КонтрмифыСлабое место этого мифа в том, что отец в нем изображен уязвимым, способным пасть под одним сильным ударом. Нашим ответом до сих пор была гидра: вместо каждой отрубленной головы у нас вырастала новая. Наша стратегия — выматывание, выматывание количеством. Видя нашу способность бесконечно заменять умерших членов, враг утратит веру, мужество, сдастся.
Но ошибочно было бы считать гидру окончательным ответом. Во-первых, в мифе о восстании есть один пункт: не сдаваться. Наказание для тех, кто попал в руки отца, — быть заживо съеденным или заточенным навеки в вулкан. Если ты сдаешь свое тело, оно не может вернуться на землю или возродиться (вулканы не связаны с землей — это наземные базы отца — солнца). Таким образом, того, кто
Второй недостаток варианта с гидрой заключается в том, что здесь неверно толкуется миф о восстании. Удар, которым побеждают в войне против тирана-отца, не смертельный, а унизительный: отец становится бесплодным (импотенция и бесплодие равнозначны, с точки зрения мифа). Его королевство, которое больше не оплодотворяется, становится мертвой землей.
Важность унизительного удара ясна каждому, кто знает, каково место стыда в китайской системе ценностей.
А теперь позвольте мне предложить более перспективную контрстратегию.
Миф о восстании предполагает, что небо и земля, отец и мать живут в симбиозе. Ни один из них не может существовать отдельно. Если отца свергли, должен быть новый отец, новое восстание, бесконечное насилие, в то время как мать нельзя уничтожить — независимо от того, насколько велико ее предательство по отношению к супругу. Таким образом, заговор матери и сыновей бесконечен.
Но разве главный исторический миф не сделал вымысел о симбиозе земли и неба устаревшим? Мы больше не живем тем, что возделываем землю, — нет, мы пожираем ее и ее отходы. Мы подписали наше отречение от нее своими полетами к новым звездным Любовям. Мы способны рождать из нашей собственной головы. Когда земля вступает в кровосмесительную связь со своими сыновьями, не должны ли мы найти прибежище в объятиях богини techne, рожденной нашим собственным мозгом? Не пора ли заменить землю-мать ее собственной верной дочерью, созданной без участия женщины? Грядет век Афины. В индо-китайском театре мы разыгрываем драму о конце теллурического века и свадьбе небесного бога и его королевы — дочери, рожденной путем партеногенеза. Если пьеса получилась плохая, это оттого, что мы, спотыкаясь, бродили по сцене в полусне, не понимая значения действия. Сейчас я проясняю его значение, в это слепящее мгновение метаисторического сознания, когда мы начинаем создавать наши собственные мифы.
1.6. Победа.Отец не может выказать милость, пока сыновья не преклонят перед ним колена.
Заговоры сыновей против отца должны прекратиться. Они должны опуститься на колени с сердцем, омытым послушанием. Когда сыновья познают послушание, они способны будут заснуть.
Фаза IV только отодвигает час расплаты.
Во Вьетнаме нет проблемы восстановления. Единственная проблема — это проблема победы.
Мы все чьи-то сыновья. Не думайте, что мне не больно составлять этот отчет. (С другой стороны, не нужно недооценивать моего ликования.) Меня тоже трогает мужество. Но мужество — это архаичная добродетель. Пока существует мужество, мы все привязаны к колесу бунтарского неистовства. За пределами мужества — смиренное сердце, тихий сад, в котором мы можем укрыться от временных циклов. Я опрятный и вежливый, но я человек будущего рая.
Прежде чем попасть в рай, нужно пройти через чистилище.
Не без радости я приготовился к чистилищу. Если я мученик за дело послушания, то готов страдать. Я не одинок. По всей Америке ждет за своими письменными столами целая армия молодых людей, таких же немодных, как я. Мы носим темные костюмы и толстые линзы. Мы — поколение тех, кто в 1945 году был маленьким мальчиком. Мы будем претендовать на свое место. Это мы унаследуем Америку — в свое время. Мы терпеливы. Мы ждем своей очереди.
Если вас трогает мужество тех, кто взял в руки оружие, загляните в свое сердце: честные глаза увидят, что тронута не лучшая ваша часть. То ваше «я», которое растрогалось, — предательское. Оно жаждет упасть на колени перед рабом, омыть язвы прокаженного. Темное «я» тяготеет к унижению и беспорядку, светлое «я» — к послушанию и порядку. Темное «я» заражает светлое «я» сомнениями и терзаниями. Именно его яд съедает меня.
Я — герой сопротивления. Да, в метафорическом смысле. Пошатываясь в своих окровавленных доспехах, я стою, выпрямившись, один в поле, окруженный врагами со всех сторон.
Мои бумаги в порядке. Я сижу и аккуратно пишу. Я провожу тонкие различия. Именно на острие тонкого различия и вертится мир. Я провожу различия между послушанием и унижением, и под огнем моего интеллекта рушатся горы. Я — воплощение терпеливой борьбы интеллекта против крови и анархии. Я — история, но не эмоций и насилия — иллюзорная война телевидения, — а самой жизни, жизни в послушании. Даже простейший организм подавляет свою тягу к грязи и следует по пути эволюционного долга к славе сознания.
Во Вьетнаме существует лишь одна проблема, и это — проблема победы. Проблема победы носит чисто технический характер. Мы должны в это верить. Победа — вопрос достаточной силы, а мы достаточной силой располагаем.
Хочется покончить с этой частью. Меня раздражают ее ограничения.
Я заканчиваю с IV фазой конфликта. Я предвкушаю фазу V и возобновление тотальной воздушной войны.
Существует «военная» война в воздухе, с военными целями поражения. Существует также политическая война в воздухе, цель которой — лишить противника способности поддерживать себя физически.
Мы не можем узнать, пока не измерим. Но при политической войне в воздухе нелегко измерить — здесь нельзя просто подсчитать количество убитых. Поэтому при измерении мы используем вероятность (я извиняюсь за повторение того, что есть в книгах, но не могу позволить себе не дать полную информацию). Когда мы наносим удар по цели, вероятность успеха мы определяем как
Р 1=aX – 3/4+ (bX-c)Y,
где Х обозначает высоту сбрасывания авиабомбы; Y— плотность огня; а, Ь, с-константы. Однако при типичном политическом воздушном ударе цель не конкретизирована, это просто координаты на карте. Чтобы измерить успех, мы вычисляем две вероятности и находим их произведение: Р1(вероятность удара) и Р2 (вероятность того, что объект, который мы поразили, — это цель). Так как в настоящее время мы можем всего лишь гадать по поводу Р2, то нашей политикой были круглосуточные бомбежки с большой плотностью, компенсирующей бесконечно малые произведения Р1 Р2.Эта политика едва работала в фазе III и не может работать в фазе IV, когда все бомбардировки скрытые. Какова должна быть наша политика в фазе V?
Я сижу в глубинах Библиотеки Гарри Трумэна, окруженный со всех сторон землей, сталью, бетоном, и из этой неприступной крепости интеллекта посылаю крылатую мечту о нападении на саму землю-мать.
Когда мы атакуем врага, ориентируясь на пару координат на карте, то остаемся незащищенными перед математическими задачами, которые нам не решить. Но если мы не можем их решить, то не можем и устранить, атакуя сами координаты — все координаты! Мы годами атаковали землю, уничтожая листву на деревьях и густые заросли, мы бомбили наугад. Давайте-ка в порыве нарождающегося раскаяния, о чем говорилось выше, признаем значение наших акций. Мы не учитываем, что из каждых 2000 ракет 1999 пущены наугад, однако все они где-то приземляются, их слышит человеческое ухо, и в сердце тает надежда. Ракеты действительно потрачены впустую, только когда мы от них отделываемся и наши враги знают, что отделываемся. Наша расточительность порождает презрение у экономных вьетнамцев, но лишь потому, что они считают это мотовством, а не щедростью. Они знают, что мы виновны в опустошении земли и что наша выдумка о том, что мы якобы целимся в 0,058 % человека, пересекающего ту точку, по которой мы стреляем, именно в тот момент, когда мы ее поражаем, — ложь, продиктованная чувством вины. Подавите это атавистическое чувство вины! Давайте покажем врагу, что он стоит обнаженный на умирающей земле.