Сумерки империи
Шрифт:
— Правильнее будет сказать — о чести моего депутата, а не о чести Франции, которая желает мира. Вы ведь не можете не признать, господа, что я знаю свою страну лучше, чем вы. Я знаю, о чем думают буржуа и крестьяне, богачи и бедняки: войны не хочет никто.
По всему было видно, что слова, сказанные нотариусом, вызывают жалость и презрение. Военные уже собрались ответить ему, как полагается, но тут вмешалась Сюзанна и как всегда ловко перевела разговор в другое русло.
— Нотариус, — сказала она с милой улыбкой, — наш чудесный нотариус!
— Слушаю вас, мадемуазель!
— Неужели вы полагаете, что господин Эмиль Оливье глупец?
— Я так не говорил.
— А может быть, вы думаете, что господин Грамон [22] сошел с ума?
— Вовсе нет.
— Возможно, вы полагаете, что маршал Лебеф [23] похож на Матамора, а император — на Жеронта [24] ? Ведь так, да? Ну что ж, раз эти люди, которых вы назвали депутатами, потребовали от Пруссии, чтобы она взяла на себя некие обязательства, и это стало поводом к войне, то значит, война была неизбежна. Сами же депутаты наверняка полагают, что война упрочит славу Франции и пойдет ей на пользу. Если обе эти цели не будут достигнуты, тогда, клянусь, я вместе с вами во весь голос заявлю, что господин Оливье глупец, господин Грамон сумасшедший, маршал Лебеф — вылитый Матамор, а император — не кто иной, как Жеронт. Но пока этого не произошло, позвольте уж мне считать, что они знают, что и когда надо делать.
22
Французский дипломат, с мая по август 1870 г. занимал пост министра иностранных дел.
23
Военный министр, один из главных виновников войны с Пруссией и ее союзниками.
24
Персонажи комедии масок. Матамор (от исп. mata moros, "убийца мавров") — солдафон, олицетворяющий фанфаронство, болтливость и ложь. Жеронт (от древнегреч. geron, "старик") — олицетворение старости с присущими ей слабоумием и доверчивостью.
Тут в спор вмешалась госпожа Борденав:
— Лично я, — сказала она, — во всей этой истории жалею лишь о том, что объявление войны пришлось на пятницу. Когда чтото затеваешь в пятницу, следует опасаться всех последующих пятниц. Во все эти дни обязательно будет происходить чтонибудь либо хорошее, либо плохое.
В любой другой момент я бы очень внимательно следил за этой сценой, но сейчас слишком сильны были мои собственные переживания, и никакие внешние обстоятельства не могли меня от них отвлечь. Забившись в угол, я думал лишь о том, что мне сказала Сюзанна. Как прикажете понимать ее слова? Говорила она серьезно или просто сотрясала воздух, как с ней это часто случалось?
Я дождался, пока все гости, кроме меня, уйдут. Мне хотелось хотя бы минуту побыть с Сюзанной наедине, но, судя по всему, ни ее мать, ни сестра не собирались оставить нас вдвоем. Я набрался решимости и сказал при всех:
— Я обдумал то, что вы мне сказали.
— Вы о чем?
— Разве вы не помните?
— Я сегодня столько всего наговорила.
— О том, что касается ваших плеч…
— Ах, вот как! Позвольте же вас спросить, как получилось, что из-за этого замечания вы дулись целый вечер? Засели в своем углу, ушли в себя и стали похожи на журавля, который стоит на одной ноге и размышляет о том, что ему пора улетать.
— Я как раз и думал об отъезде.
Обычно, когда мы с Сюзанной беседовали, ее мать и сестра всячески старались нам не мешать. Они даже находили себе какое-нибудь занятие, словно хотели этим сказать: "Говорите о чем угодно, мы вас видим, но не слышим". Но в тот вечер Лоранс, услышав слово "отъезд", сразу подошла ко мне.
— О каком отъезде вы говорите? — спросила она.
— Он имеет в виду, что ласточки собрались улетать, — сухо перебила ее Сюзанна.
— Но еще время не пришло, — серьезно заявила госпожа Борденав.
— Мы обсуждаем это, мама, с чисто теоретической точки зрения.
— Вы действительно так думаете, мадемуазель?
— Важно, что об этом думаете вы, а не я. Я как раз говорила вполне серьезно, вам известно мое мнение на этот счет.
— Тогда и для меня вопрос решен. Что вы скажете на это?
Этот последний вопрос я задал дрожащим умоляющим голосом. Вместо ответа Сюзанна схватила мою руку, сильно ее сжала, а ее взгляд так глубоко проник в меня, словно она хотела прикоснуться к моему сердцу и забрать его. По сравнению с этим порывом сухое и холодное согласие на брак могло бы показаться чем-то совсем незначительным.
— До завтра.
Всю ночь я мерил шагами комнату и мысленно пытался убедить мою мать в правильности принятого мной решения. Образ матери неотступно следовал за мной, и мне казалось, что она находится здесь, в комнате, и сидит в кресле рядом с камином. Мне даже казалось, что в ночной тишине слышатся слова, произнесенные с присущей ей интонацией. Например, я явственно слышал собственное имя, Луи, которое она всегда произносила особенно протяжно и мягко, как никто другой. А я приводил ей свои аргументы, упирая на то, что не собираюсь отсиживаться в тылу и ухожу на войну. Если родина в опасности, значит, я должен ее защищать.
Утром, не дожидаясь, пока откроется окружной призывной пункт, я отправился к одному знакомому офицеру, вытащил его из постели и поведал о своем намерении записаться в африканские стрелки.
В принципе это было совсем не сложно, но он охладил мой пыл, объяснив, что для начала меня отправят на сборный пункт в Алжир, где я буду проходить кавалерийскую подготовку, и уйдет на это не меньше шести или семи месяцев.
— Но разве через шесть месяцев война еще не закончится?
— Хочется на это надеяться.
— Значит, когда я стану хорошим кавалеристом, служить мне уже не придется. Ведь я собираюсь воевать не в Алжире, а в Пруссии. Я хочу пролить свою кровь на поле битвы, а не потеть в конюшне.
— Вы просто не понимаете, друг мой, что в армии пот ценится выше, чем кровь.
Но такое положение меня не устраивало. Надо было найти какое-нибудь другое решение. Командиром полка, в котором служил мой отец, был его старый товарищ полковник де Сен-Нере, навещавший нас в Куртижи, когда я был совсем еще ребенком. Он всегда с большой теплотой относился ко мне, хранил память о моем отце, и когда я жил в Париже, мне часто приходилось с ним встречаться. Недолго думая, я отправил ему телеграмму. В ней я обрисовал положение, в котором оказался из-за административных проволочек, и прямо заявил о своих намерениях.
Ответ от полковника пришел уже на следующий день. Он писал: "Я беру вас в полк. Будем воевать вместе. Нет необходимости ехать в Алжир. Воевать предстоит во Франции. Полк входит в состав Рейнской армии, туда вам и следует прибыть. Вы прирожденный кавалерист. В вас течет кровь д’Аронделей, и, значит, солдатскому ремеслу вы обучитесь за несколько дней".
Я решил не встречаться с Сюзанной, пока не придет ответ от полковника, а получив его, сразу помчался к ней.
— Я вчера весь день вас ждала, — сказала она, — а сегодня уже и не жду.