Сумерки мира

В 1997 году я ставил в Токио оперу «Чусингура»1 Композитор Сигэаки Саэгуса 2 долго уговаривал меня взяться за премьерную постановку. «Чусингура» — самая японская из японских историй. Во время традиционной церемонии феодала провоцируют и оскорбляют. Он обнажает клинок В наказание его приговаривают к совершению сэппуку, ритуального самоубийства. Два года спустя сорок семь ронинов мстят за него, совершив ночное нападение на человека, несправедливо оскорбившего их господина. Они знают, что заплатят за это жизнью. В тот же день все сорок семь верных

Сигэаки Саэгуса — очень почитаемый в Японии композитор, к моменту премьеры у него была собственная программа на телевидении, так что публика знала о нашей работе. Вечером постановочная команда собралась за длинным столом. Саэгуса опоздал. Он был вне себя от возбуждения. Херцог-сан, сказал он, император дал знать, что хотел бы пригласить вас на неофициальную аудиенцию, если только напряжение перед премьерой не будет чрезмерным. Я ответил: Бог свидетель, я понятия не имею, о чем говорить с императором, эта встреча стала бы обменом формальными, пустыми фразами. Я почувствовал, как моя жена Лена3 впилась мне в руку, но было поздно. Я отказался.

Это была ошибка, столь ужасная, столь глупая, что и сегодня мне хочется провалиться сквозь землю. Собравшиеся за столом обратились в соляные столпы. Казалось, никто не дышит. Все опустили глаза и избегали моего взгляда. От долгого молчания комната заледенела. Мне подумалось, что вся Япония затаила дыхание. И тогда тишину нарушил вопрос: кого же, если не императора, вы бы хотели встретить в Японии? Не задумываясь, я ответил: Оноду

Оноду? Оноду?

Да, сказал я, Хироо Оноду. Неделю спустя я его встретил.

Ночь вальсирует в лихорадочном сне, и когда просыпаешься в холодном ознобе, потрескивающий от статического электричества пейзаж кажется продолжением сна, который никак не кончится и мигает, словно неоновая вывеска с поврежденным кабелем. С раннего утра джунгли содрогаются в ритуальных муках электрического экстаза. Дождь. Гроза так далеко, что не слышно грома. Это сон? Широкая тропа, слева и справа плотный подлесок, гниющие листья на земле, капли влаги на ветках. Джунгли застывают в неподвижности, в терпеливой покорности, пока не пройдет спесивое торжество дождя.

А затем, как если бы я сам был там: сбивчивый шум далеких голосов, радостные крики, все ближе. Из плотного пара джунглей проступает человеческий силуэт. Молодой филиппинец спешно спускается по отлогой тропе. Он неуклюже придерживает правой рукой над головой то, что когда-то было зонтом, а теперь представляет собой торчащие во все стороны проволочные ребра и разорванную ткань, а левой — сжимает огромное мачете. Вплотную за ним женщина с грудным младенцем на руках, чуть дальше — семь или восемь других жителей деревни. Они торопливо проходят мимо, и все замирает. Размеренный стук капель, падающих с деревьев, тихая тропа.

Просто тропа. Но вот справа, на земле, прямо передо мной, в движение приходят несколько гниющих листьев. Что это? Часть растительной стены на уровне взгляда движется. Медленно, очень медленно она принимает форму лиственного человека. Это привидение? То, на что я все это время смотрел, но не мог различить, — японский солдат. Хироо Онода. Даже если бы я точно знал, где он стоит, я не смог бы его приметить, столь мастерски он замаскирован. Он отрывает от ног мокрые листья, потом зеленые ветки, тщательно прикрепленные к телу. Достает из густого кустарника винтовку, там же он спрятал камуфляжный рюкзак. Я вижу перед собой солдата чуть старше пятидесяти, жилистого, необычайно острожного в каждом движении. Его униформа состоит из сплошных заплат, приклад винтовки обмотан корой. Он внимательно прислушивается и бесшумно исчезает, устремившись вслед за жителями деревни. Передо мной снова глинистая тропа, но теперь уже новая, другая; и в то же время прежняя — только полная тайн. Это был сон?

Тропа углубляется и расширяется. Дождь едва моросит. Онода изучает следы на глине, постоянно прислушиваясь, постоянно настороже. Его сосредоточенный взгляд непрерывно скользит по округе. Снова слышны птичьи голоса, уже не возбужденные, словно уверяющие, что сейчас, среди таинственного неброского пейзажа опасность — не более чем слово в словаре. Даже насекомые жужжат гармонично. Я начинаю слышать ушами Оноды: размеренное жужжание означает безопасность. Издалека доносится журчание ручья, хотя самого ручья не видно, — я учусь у Оноды толковать звуки.

Крыша джунглей покрывает узкое русло реки. Чистая вода бежит по гладким камням. Слева, у отвесных, поросших деревьями холмов, бьет ручей. Ниже по течению становится просторнее. Бамбук, пальмы, высокий тростник. Там, где сливаются оба потока, тянется плоский песчаный берег. Онода идет по песку спиной вперед, чтобы следы увели возможного преследователя в ложном направлении. Сквозь медленно колышущийся тростник он замечает маленький японский флаг. Онода осторожно поднимает видавший виды бинокль, хранящий отпечаток многих лет в джунглях. Но остались ли в нем линзы? Не должны ли были стекла давным-давно пасть жертвой грибка? Или Онода не будет Онодой, если вообразить его без бинокля? Флаг трепещет и развевается на послеполуденном ветру. Ткань флага настолько свежая, что можно различить линии, по которым она была сложена.

У флага стоит палатка, совсем новая, из тех, что используют для выездов за город на выходные. Онода осторожно выпрямляется. Он видит молодого человека, который, отвернувшись, жует, сидя на земле, и пытается разжечь огонь в походной плите. Больше никого не видно. Непромокаемый рюкзак у входа в палатку. Когда молодой человек тянется к нему, чтобы поставить рядом с плитой ветрозащитный экран, мы видим его лицо: это Норио Сузуки.

Внезапно Онода выпрыгивает из своего укрытия. Сузуки в шоке вскакивает на ноги и видит короткую винтовку, направленную прямо на него. Ему требуется мгновение, чтобы обрести голос.

— Я японец... японец.

— На колени, — приказывает Онода. Сузуки медленно становится на колени.

— Снимите обувь. Отбросьте подальше.

Дрожа, Сузуки выполняет приказ. Ему с трудом удается развязать шнурки.

— Я безоружен. Это всего лишь кухонный нож.

Онода едва обращает внимание на лежащий на земле нож, который Сузуки осторожно отталкивает от себя.

— Вы Онода? Хироо Онода?

— Да. Лейтенант Онода. Это я.

Онода направляет ствол винтовки прямо в грудь Сузуки, жесты мужественны, лицо непроницаемо.