Сумерки Российской империи
Шрифт:
Не ограничиваясь этим, Сухомлинов создал еще свою сеть шпионажа (контрразведки), возглавлявшуюся неофициально казненным впоследствии за шпионаж в пользу Германии полковником Мясоедовым. В каждом штабе округа учрежден был орган, во главе которого стоял переодетый в штабную форму жандармский офицер. Круг деятельности его официально определялся борьбою с иностранным шпионажем – цель весьма полезная; неофициально – это было типичное воспроизведение аракчеевских «профостов». Покойный Духонин до войны, будучи еще начальником разведывательного отделения киевского штаба, горько жаловался мне на тяжелую атмосферу, внесенную в штабную службу новым органом, который, официально
Февральскую революцию офицерский корпус воспринял если и не лояльно, то, по крайней мере, без особого трагизма. Деникин вспоминает лишь три случая (на всю армию!) "монархических выступлений": "движение отряда генерала Иванова на Царское Село, организованное Ставкой в первые дни волнений в Петрограде, выполненное весьма неумело и вскоре отмененное, и две телеграммы, посланные государю командирами 3-го конного и гвардейского конного корпусов, графом Келлером и ханом Нахичеванским. Оба они предлагали себя и свои войска в распоряжение государя для подавления «мятежа» [233].
При этом Деникин, словно бы в оправдание офицерского корпуса, пишет:
"Едва ли нужно доказывать, что громадное большинство командного состава было совершенно лояльно по отношению к идее монархизма, и к личности государя. Позднейшие эволюции старших военачальников-монархистов вызывались чаще карьерными соображениями, малодушием или желанием, надев «личину», удержаться у власти для проведения своих планов. Реже – крушением идеалов, переменой мировоззрения или мотивами государственной целесообразности".
Здесь же, правда, генерал допускает оговорку, позволяющую судить о масштабах и глубине "перемен мировоззрения" в результате отречения Николая II: "Наивно было, например, верить заявлениям генерала Брусилова, что он с молодых лет «социалист и республиканец».
Нужно, тем не менее, отметить, что Антон Деникин либо добросовестно заблуждается, либо выдает желаемое за действительное. Искренний и глубокий монархизм отнюдь не был общим свойством офицерского корпуса царской армии.
Не только Брусилов вмиг стал «социалистом и республиканцем». Историк-иммигрант Ю.В.Изместьев в изданной в США работе «Россия в XX веке» цитирует запись из дневника генерал-адъютанта Куропаткина от 8 марта 1917 года: «Чувствую себя помолодевшим и, ловя себя на радостном настроении, несколько смущаюсь: точно и неприлично ген.-адъютанту так радоваться революционному движению и перевороту...»
Некоторые командиры полков доносили, пишет далее автор, что «солдаты отказывались присягать Врем. Правительству перед своими знаменами, требуя немедленного уничтожения на их полотнищах вензеля отрекшегося Императора» [234].
Другой известный лидер белого движения Александр Колчак на допросах Чрезвычайной Следственной Комиссии так - согласно стенографическим отчетам - говорил о своем отношении к государству и императору:
"Моя точка зрения была просто точкой зрения служащего офицера, который этими вопросами не занимался... Я относился к монархии, как к существующему факту, не критикуя и не вдаваясь в вопросы по существу об изменениях строя" [235].
Судя по стенограмме допроса, Чрезвычайная комиссия явно исходит из представления о том, что деятельность Колчака являлась контрреволюционным монархическом выступлением (что впоследствии станет общим местом советской официальной истории не только в отношении Колчака, но и всего Белого движения, изрядно запутав ситуацию), в силу чего неоднократно уточняет у адмирала его отношение к монархии, царской фамилии, задает в разных формах один и тот же вопрос - считает ли он себя монархистом. Несмотря на неверные установки (Следственная комиссия так и не получила нужных ответов), этот вопрос освещен стенограммами допросов весьма подробно, что особенно важно для нас. Сегодня на их основании мы можем получить комплексное представление о взглядах не только белого адмирала, но и значительной части офицерского корпуса царской армии.
Колчак говорит: "Я не могу сказать, что монархия, это - единственная форма, которую я признаю. Я считал себя монархистом и не мог считать себя республиканцем, потому что тогда такового не существовало в природе. До революции 1917 года я считал себя монархистом".
И здесь же, отвечая на вопрос, не изменились ли его взгляды после Февраля: "Когда совершился переворот, я получил извещение о событиях в Петрограде и о переходе власти к Государственной Думе непосредственно от Родзянко, который телеграфировал мне об этом. Этот факт я приветствовал всецело...
Я... принял присягу вступившему тогда первому нашему временному правительству. Присягу я принял по совести, считая это правительство, как единственное правительство, которое необходимо было при тех обстоятельствах признать, и первый эту присягу принял. Я считал себя совершенно свободным от всяких обязательств по отношению к монархии..."
Далее адмирал Колчак разъясняет свою позицию: "Мое отношение к перевороту и к революции определилось следующим. Я видел, - для меня было совершенно ясно уже ко времени этого переворота, - что положение на фронте у нас становится все более угрожающим и тяжелым, и что война находится в положении весьма неопределенном в смысле исхода ее. Поэтому я приветствовал революцию, как возможность рассчитывать на то, что она внесет энтузиазм... в народные массы и даст возможность закончить победоносно эту войну, которую я считал самым главным и самым важным делом, стоящим выше всего, - и образа правления, и политических соображений" [236].
Такая вот политическая позиция русского царского офицера: война превыше всего, даже образа правления. Если монархия не справляется с войной - долой монархию. Здесь же находим и ответ о причинах, по которым адмирал Колчак выступил против большевиков. Займи они позицию продолжения войны - не было бы у них сторонника преданнее.
Взглядов своих Колчак никогда не скрывал, действовал весьма прямолинейно. Разочаровавшись в возможности продолжения войны в России, он легко пере-присягнул британской короне, став английским морским офицером. Затем, уже в этом качестве, высадился с интервентами в России. (В частушках про него пели: «Мундир английский, погон французский, табак японский, правитель Омский»).
Учитывая, что его самопровозглашенный титул Верховного правителя России признало все Белое движение, на его примере можно с высокой долей уверенности судить о тех политических воззрениях, которые царили после Февральской революции в офицерском корпусе.
Антон Деникин приводит множество примеров, в том числе таких, как введение с подачи командования частей в действующей армии солдатских Комитетов (аналога Советов) чуть ли не раньше, чем в Петрограде: "Были и такие факты, - пишет он, - в самом начале революции, когда еще никакие советские приказы не проникли на Румынский фронт, командующий 6-ой армией генерал Цуриков, по требованию местных демагогов, ввел у себя комитеты, и даже пространной телеграммой, заключавшей доказательства пользы нововведения, сообщил об этом и нам – командирам корпусов чужой армии" [237].