Сумерки
Шрифт:
— Из-за девки, говоришь? — спросил Коструба. — Ну, так я и знал, что тут дело нечистое. Там, где чёрт не в силах ничего сделать, он посылает бабу… Одним словом, Заремба убежал. Боярин очень уж опечалился, велел идти по его следам, которые вели в Перемышль, а беглецов было двое. До Перемышля напрямки рукой подать, мили полторы, птичка и улетела. Мы расставили на всех дорогах дозорных, а боярин начал скликать рать из околичных бояр. Пообещал боевые копья и латы побитых рыцарей. Приехали бояре, поглядели на вооружение, и глаза у них разгорелись: уж больно хорошее, так и сверкает! Пошёл среди них слух, будто прислал сам великий князь и обещает дать тому, кто пойдёт на службу. С тех пор каждый день вступали в войско бояре победнее. За ними повалили и богатые, правда, даром оружие брать постыдились, и прибывали вооружённые вместе со своими дружинами. Набралось у нас шестьсот всадников. Их небольшие отряды ездили по проезжим дорогам и не пропускали ни обозов с припасами, ни вооружённых дружин. В Перемышле начался голод, городская управа посылала послание за посланием: «Скажите, дескать,
Коструба умолк и перевёл дух. Грицько вытер губы и напился воды из кружки, которую подал ему ратник.
— Давай с бояр! — сказал он.
— С бояр? Что ж, начнём с них. Не успел боярин Микола уехать, как мещане кинулись на нас. Мы отбились, и полегло их в четыре раза больше, чем наших во время приступа. После такого урока они уже больше не лезли и только издалека кричали, швыряли камни да пускали стрелы. У кого-то из них было немецкое бухало, что бухает и смердит, но даже зуба не выбъет. Помнишь, как мы их боялись? И вдруг позади нас земля загудела. Мы перепугались. Но, оказалось, наши бояре, объехав вокруг города, поскольку-де под началом хамов они воевать не желают, прибыли на подмогу боярину. Им сказали, что Микола уже берёт приступом замок. Взяла меня злость, и я спрашиваю: «Значит, ваши милости, на конях на стены полезете? Ну что ж, попробуйте!» Они подъехали, поглядели и говорят: «Нет не гоже нам биться на улицах с голытьбой! Где Микола из Рудников?» Я в смех, они в крик, и поехали к боярину. Но было уже поздно. Заремба собрал оставшихся в городе лошадей, посадил на них своих голопятых шляхтичей, разделил на два отряда и пустил их из угорских и львовских ворот навстречу подгорянам. Те построиться, подобно нам, «ежом» не сумели и под натиском длинных копий разлетелись, как полова. С первым отрядом они, пожалуй, и управились бы, поскольку у львовского тракта очень вязко и конному там нелегко. И кабы бояре сцепились со вторым, то, наверно, всё закончилось бы как надо. Заремба быстро смекнул, что бояре дадут дёру, и бросил на подгорян второй отряд. Не знаю, правда ли, но сказывают в Негрибках, будто ни один из них не ушёл живым. Всех вырезали шляхтичи, а кто не был убит, утонул в Сане. Со вчерашнего дня ни одного из них мы не встречали. Видать, правду сказали негрибкинские мужики. Миколу захватили в плен, а бояре, поняв, что надвигается беда, тут же разъехались по волостям, и духу от них не осталось. Мы одни теперь, а что с боярином, кто знает…
— А каким же чудом спаслись вы? — спросил Грицько.
— Прибежал из Негрибок паренёк и рассказал, что случилось. Но здешний народ знает шляхту не со вчерашнего дня, и люди разбежались по лесу, а нас, спасибо им, известили о разгроме.
— Что же вы сделали?
— Отступили ночью, когда по крикам и лязгу оружия поняли, что Заремба вернулся с погони. Перед рассветом мещане притихли, видать, готовились к нападению, а может, и спали, вот мы и убежали, сначала в Горохов хутор, а оттуда нехожеными тропами по-двое, по-трое пробрались сюда. Вчера сожгли Горохов хутор, нынче Княжичи, а что будет завтра, бог знает!..
Коструба умолк и задумался. Где-то в лесной чаще токовал глухарь, ему отзывались другие. Изредка во влажном весеннем воздухе звучал далёкий рык оленя. С юга доносился собачий лай со стороны корчмы у дороги между Княжичами и Гороховым хутором. Чёрные клубы дыма время от времени закрывали взошедшую луну.
— Эх! — воскликнул немного погодя Грицько. — Всё живое радуется весне: зверь, птица, мошкара, деревья, травы, вот только люди ярятся, обагряют землю кровью, а небо пожарами…
— Это шляхта мстит за восстание, — заметил кто-то.
— Эх! Когда с вами расставался, горели замки, — заметил, поднимая голову, Грицько, — а теперь полыхают мужицкие хаты! Беда!
Коструба молчал.
— А боярин словно в
— Кто? Мы! — ответил Коструба. — Разве нам нужны князья или бояре, чтобы огнём и кровью помянуть душу раба божьего Миколы?
— Эх, не мы, Коструба, ие мы! Не поминать нам больше так души ни одного борца. Великий князь запретил мужикам воевать, зачем ему свободный народ, Свидригайлу нужны смерды-коланники…
— Неужто? Что ты плетёшь? Ошалел? — зазвучали со всех сторон взволнованные голоса ратников.
— Не вру я, братцы! Кабы мне кто мог сказать, что я спал и вся эта мерзость мне только приснилась, отдал бы правую руку, света очей не пожалел бы! Но, увы, всё правда! Спрашиваете, что нам делать? А вот что! Разойтись по сёлам и поглядеть, как бояре и князья повоюют без нас.
Коструба вскочил, точно его змея ужалила.
— Как? А наша присяга! А память о боярине? Каждая капля его святой крови упадёт на нас проклятьем, на нас и детей наших. Что ж, уходите, коли охота, пашите, сейте, собирайте урожаи, гните спину под шляхетской нагайкой, покуда не придут после смерти по вашу подлую душу черти и не потащут её в пекло. Бог же и ангелы отвернутся от неё, ибо страха перед богопротивной шляхтой у неё больше, чем любви к спасителю…
В толпе поднялся гомон. Зазвучали возмущённые голоса.
— Не пойдём мы по домам! — закричали мужики.
— Не пойдёте? — спросил Грицько. — Не пойдёте? Ну, тогда придётся, как волкам или разбойникам, весь век вековать в лесу. Что ж, и так живут люди, только долго ли? Годик, два погуляем, а там хочешь не хочешь, придётся лечь костьми в сыру землю, никто грядущего не увидит. А какая польза от того нашей земле, нашему народу? И разве не народу, не родной земле мы клялись отдать всю свою жизнь и кровь? Не хотите идти под панские нагайки, и отлично! Отвернётся от вас счастье, но не отвернётся бог. Пойдёмте со мною в Луцк, к Юрше. Он умнее нас, он скажет, куда повернуть наши копья и топоры, или… научит нас, что делать, чтобы выполнить до конца присягу и одолеть кривду на нашей земле.
— В Луцк, едем в Луцк! — заговорили мужики и кинулись сзывать других и готовить в дорогу лошадей, харчи, провизию, одежду и оружие.
В полночь зарево стало бледнеть. Из глубины леса отозвался филин-пугач.
— Рассвет близок! — сказал Коструба, беря в руки дубину. — Поспешим!
XV
В казематах перемышленского замка с давних пор были вырыты на случай осады огромные высокие и сухие подвалы, где долгое время мог, не портясь и не плесневея, храниться провиант. Однако мало кто знал, что под этими подвалами были ещё другие — тёмные, сырые, страшные. Вход туда шёл из начальной вежи, а ключи хранились у самого каштеляна. Толстые стены нижних подвалов были сложены из тёсаного камня, а может, и вытесаны прямо в скале. Тут не было ни окон, ни отдушин, ни один звук не проникал сюда извне. И поэтому никто не слышал ни стонов, ни криков о помощи, а порой и диких воплей истязаемых людей. Подземелья служили тюрьмою для преступников, ну, и… для личных недругов или даже противников каштеляна. Ключником здесь был Мацей Зверж [13] , мазур из-под Ряшева, и, пожалуй, никогда фамилия так метко не характеризовала нрав человека. Жил он в башне, а в верхней части подземелья был оборудован просторный застенок, где Зверж отдавался своему второму ремеслу заплечных дел мастера. Эти способности в нём открыл не кто иной, как Збигнев Олесницкий, и услугами Мацея долгие годы пользовался сам Ягайло. Однако впоследствии, желая убрать с глаз свидетеля многих государственных тайн, король велел поселиться Мацею на Руси и пожаловал ему солтыство. Но не по душе пришёлся ему спокойный труд. Он поспешил продать своё солтыство, а сам отправился в Перемышль, где вскоре столкнулся с серадским каштеляном. Они поняли друг друга с первых же слов. Каштелян нуждался в палаче, Мацей жаждал крови чьей-нибудь, лишь бы крови, как можно больше крови, стенаний, стонов, хруста костей, смрада горелого мяса. Перемышленский каштелян охотно принял Звержа по поручению Зарембы, тем более что Заремба был главным выполнителем королевской воли в Галиции.
13
Зверж — зверь (польск.).
В застенке у горна стояли большая железная жаровня и медный котёл какой-то необычной формы. Клещи, гвозди, верёвки, лестница с коловоротом, всевозможные непонятные орудия для пытки наполняли комнату, стены которой почернели от копоти, а пол от чёрных вонючих пятен запёкшейся крови. И хоть жутка и мрачна была эта комната, но Зверж только в ней чувствовал себя на месте, и только тут немного прояснялось его свирепое, дикое лицо.
В тот самый день, когда ватага боярина направилась лесом в далёкий Луцк, Зверж весело копался в своей мастерской. Зажёг смоляные факелы, развёл огонь, положил в него клещи, гвозди и наконец повесил над огнём казан, наполненный смолой. Едва лишь он управился с работой, как вошёл Заремба с мечом на боку и с другим под мышкой.
— Ты готов? — спросил он хмуро.
— К услугам вашей милости! — согнувшись в три погибели, сказал палач. — Будет и тёпленько и уютно. Хи-хи-хи! — захихикал он противным голосом, и его заросшее рыжими волосами лицо сморщилось и вдруг превратилось в звериную морду.
— Приведи этого вчерашнего! — приказал Заремба.
Палач вышел. Оставшись один, пан каштелян оглядел орудия пытки. По лицу блуждала злорадная улыбка, время от времени белые пальцы сжимались в кулак, он явно сердился.