Сумма теологии. Том V
Шрифт:
Возражение 3. Далее, чем совершеннее знание, тем оно, похоже, и больше. Но знанием человеческих действий, которые являются субъектом науки, мы обладаем более совершенно, нежели знанием божественных вещей, которые являются субъектом мудрости (именно такое различение приводит нам Августин [307] ), поскольку божественные вещи непостижимы, согласно сказанному [в Писании]: «Вот, Бог – велик, и мы не можем познать Его» (Иов. 36:26). Следовательно, наука является большей добродетелью, чем мудрость.
307
De Trin. XII, 14.
Возражение 4. Кроме того, знание начал превосходнее знания умозаключений. Но мудрость, как и другие науки, выводит умозаключения из недоказуемых начал,
Этому противоречит сказанное Философом о том, что из всех умственных добродетелей мудрость является «заглавной» [308] .
Отвечаю: как уже было сказано (3), величина добродетели со стороны вида зависит от ее объекта. Но объект мудрости превосходнее объектов всех остальных умственных добродетелей, поскольку мудрость, как сказано в начале «Метафизики», исследует Первую Причину, т.е. Бога. И коль скоро по причине мы судим о следствиях и по более высокой причине – о более низких следствиях, то, таким образом, именно мудрость выносит суждение обо всех других умственных добродетелях и созидает их.
308
Ethic. VI, 7.
Ответ на возражение 1. Коль скоро рассудительность направлена на человеческие действия, а мудрость – на Первую Причину, то невозможно, чтобы рассудительность была большей добродетелью, чем мудрость, поскольку, как сказано в шестой [книге] «Этики», «человек не есть высшее из всего в мире» [309] . Поэтому должно утверждать, что, как сказано в той же книге, не рассудительность распоряжается мудростью, а наоборот, поскольку «духовный судит о всем – а о нем судить никто не может» (1 Кор. 2:15). Действительно, рассудительности нет никакого дела до высших материй, которые являются объектом мудрости, и ее распоряжения касаются вещей, которые направлены на мудрость, а именно на то, каким образом люди могут обрести мудрость. Поэтому рассудительность и политическая наука находятся в услужении у мудрости, проторяя ей путь, как привратник отворят двери царю.
309
Ibid. Ср.: «Было бы нелепо думать, будто либо наука о государстве, либо рассудительность – самая важная [наука], поскольку человек не есть высшее из всего в мире».
Ответ на возражение 2. Рассудительность исследует средства для достижения счастья, а мудрость исследует сам объект счастья, а именно Высшее Умопостигаемое. И так как мудрость исследует более совершенный объект, то и акт мудрости несет в себе более совершенное счастье, однако поскольку в этой жизни акт мудрости несовершенен с точки зрения своего основного объекта, а именно Бога, то из этого следует, что акт мудрости – это только начало или причастность к грядущему счастью. Но [по совокупности причин] мудрость все же более близка к счастью, нежели рассудительность.
Ответ на возражение 3. Как сказал Философ, «одно знание выше другого либо по степени совершенства, либо потому что оно суть знание о более возвышенном объекте» [310] . Следовательно, если объекты являются в равной степени благими и возвышенными, то большей будет та добродетель, которая обладает более конкретным знанием. Но добродетель, которая обладает менее точным знанием относительно более возвышенного и благого объекта, предпочтительнее той, которая обладает более конкретным знанием относительно менее возвышенного объекта. Поэтому Философ говорит, что «познание чего-либо из того, что связано с небесными сущностями, вызывает величайшие затруднения, хотя бы речь шла лишь о вероятностном и частичном решении этих вопросов» [311] . И еще, что «лучше знать немногое о возвышенном, чем многое о посредственном» [312] . Таким образом, та мудрость, которой принадлежит [полное] знание о Боге, недостижима для человека, особенно в этой жизни, поскольку «Бог один имеет этот дар» [313] . Тем не менее, даже небольшое знание о Боге, которым мы можем обладать благодаря мудрости, предпочтительнее всякого другого знания.
310
De Anima I, 1.
311
De Coelo II, 12.
312
De Part. Animal. I, 5.
313
Metaph. I, 2.
Ответ на возражение 4. Истина и познание недоказуемых начал основывается на осмыслении условий, ибо как только мы познаем, что есть целое и что есть часть, мы сразу же познаем и то, что всякое целое больше [своей] части. Затем, осмысление бытия и не-бытия, целого и части и других последующих бытию вещей, которые являются условиями, на которых основываются недоказуемые начала, является функцией мудрости, поскольку универсальное бытие является непосредственным следствием Первой Причины, каковая суть Бог. И потому мудрость использует являющиеся объектом мышления недоказуемые начала не только для того, чтобы, подобно другим наукам, выводить из них умозаключения, но также и для того, чтобы выносить о них свои суждения и приводить доказательства против мнения тех, кто их отрицает. Следовательно, мудрость является большей добродетелью, чем мышление.
Раздел 6. ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ ЛЮБОВЬ ВЕЛИЧАЙШЕЙ ИЗ ТЕОЛОГИЧЕСКИХ ДОБРОДЕТЕЛЕЙ?
С шестым [положением дело] обстоит следующим образом.
Возражение 1. Кажется, что любовь не является величайшей из теологических добродетелей. В самом деле, коль скоро вера находится в уме, в то время как надежда и любовь – в желающей способности, то похоже на то, что вера сопоставима с надеждой и любовью как умственная добродетель – с нравственной. Но умственная добродетель, как явствует из вышесказанного (62, 3), больше нравственной. Следовательно, вера больше, чем надежда и любовь.
Возражение 2. Далее, две вещи вместе больше, чем любая из них по отдельности. Но надежда следует из любви с добавлением к ней чего-то еще, поскольку она, по словам Августина, предполагает любовь [314] , к которой добавляется некоторое движение к любимому. Следовательно, надежда больше, чем любовь.
Возражение 3. Далее, причина возвышеннее следствия. Но вера и надежда являются причинами любви. Так, в глоссе на стих [из Евангелия от] Матфея говорится, что «вера порождает надежду, а надежда – любовь». Следовательно, вера и надежда больше, чем любовь.
314
Enchirid. 8.
Этому противоречат следующие слова апостола: «Теперь пребывают сии три – вера, надежда, любовь (но любовь из них – больше)» (1 Кор. 13:13).
Отвечаю: как уже было сказано (3), величина добродетели со стороны вида зависит от ее объекта. Однако коль скоро присущим всем трем теологическим добродетелям объектом является Бог, то ни одна из них не может быть больше другой на основании того, что она направлена на больший объект, но – только на основании того, что она более близка к этому объекту, из чего следует, что любовь больше других. Так это потому, что другие [теологические добродетели] по самой своей природе предполагают некоторую удаленность от объекта, поскольку вера направлена на невидимое, а надежда – на то, чем не обладают. Но любовь к горнему направлена на то, чем уже обладают, причем и в том смысле, в каком любимый присутствует в любящем, и в том, в каком любящий вовлечен желанием в единение с любимым, в связи с чем [в Писании] сказано: «Пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог – в нем» (1 Ин. 4:16).
Ответ на возражение 1. Вера и надежда не связаны с любовью таким же образом, как рассудительность с нравственной добродетелью, и причины на то две. Во-первых, та, что теологические добродетели направлены на превосходящий человеческую душу объект, в то время как рассудительность и нравственные добродетели направлены на то, что ниже человека. Но любовь к высшему превосходит его познание, поскольку познание совершенствуется знанием, находящимся в том, кто познает, в то время как любовь совершенствуется стремлением любящего к любимому. В самом деле, то, что возвышеннее человека, более превосходно само по себе, нежели как находящееся в человеке, поскольку то, что находится в чем-то [другом], находится в нем согласно его модусу. Что же касается тех вещей, которые ниже человека, то с ними дело обстоит совершенно иначе. Во-вторых, та, что рассудительность умеряет относящиеся к нравственным добродетелям движения желания, в то время как вера не умеряет относящееся к теологическим добродетелям движение стремящегося к Богу желания, но только выявляет объект. И это движение желания к объекту превосходит человеческое познание, в связи с чем [в Писании] и говорится про «превосходящую разумение любовь Христову» (Еф. 3:19).