Сумятица. Избранное
Шрифт:
Часть 7. Голодный бунт
1
"Не хлебом единым… Но с хлебом едим мы". Валерий Талов
Начну с того, что я был голоден, и уже не один день, и ссылаться на что-то отдельное было бы просто нелепо. Бунтовал весь мой организм, и даже мои некогда любопытные глаза в этот раз цеплялись только за одно – за еду, но как раз её и не было, а если кто и мог бы нас накормить, так это моя недописанная пьеса. Ха… пьеса! Это даже слишком громко сказано, на самом деле так себе, копеечное дело, да и театр, который мне её заказал, тоже был, я вам скажу, не столичный. Но жить-то как-то надо, а деньги уже давно были проедены, и сейчас бы мне самое время прихватить другой заказ, а тут ну вот никак ни шло окончание в голову, и всё, хоть тресни. Ну вот, видимо, и треснуло. Сначала над левым глазом появился нервный тик, а затем что-то блеснуло передо мной, и я сразу же куда-то провалился. Скорее всего, это был голодный обморок, но я никогда не думал, что, находясь в таком ужасном
Часть 8. Голодное видение
1
"Не высказанная мысль мертва, да хоть бы и записать её, мне прежде самому надо было быть живым. Но вот только ни себя самого, ни пера в руках своих давно уж не вижу я. Да неужто и вправду умер я?!.. Господи, помоги мне…!!!" Валерий Талов
Резкий запах нашатыря, ударив мне прямо в мозг, заставил при открыть глаза: прямо перед моим лицом свисали нежные, ярко-красные губы. Свёрнутые сердечком, они вдруг приоткрылись, и я услышал отдалённый женский голос: «Миленький!.. Вы слышите меня?! К вам из театра пришли!.. Аллё… о! Я говорю, к вам из театра пришли!..» Голос стал затихать, когда-то красные губы поблекли, потом они порыжели, округлились, и я совершенно отчётливо увидел отвратительную рыжую морду. Эта морда была очень похожа на директора театра, товарища Зыбкина, который, собственно, и заказал мне так и не дописанную мною пьесу. Несмотря на своё состояние, я всё понимал, и, как мне представлялось на ту минуту, чувства мои и сам я были прежними. Только мне почему-то всё время хотелось плакать. Вот и сейчас, вглядываясь в казавшееся мне теперь очень милым лицо Зыбкина, я неосознанно прослезился. Но… когда я уж было потянулся обнять его, то ни встать, ни сказать что-нибудь вразумительное я всё-таки не смог. При малейшем перенапряжении, видимо, для того чтобы сохранить мой организм в целом, моё воображение, круто меняя картины реальности, уводило меня совершенно в другом направлении. Иногда просто пугая меня насмерть. Ну а когда я увидел рядом с директором Зыбкиным обличённого во всё чёрное церковного Батюшку, то первое, что пришло в мою больную голову, так это мысль о том, что я действительно умираю. Но умирать не хотелось, и, может, именно поэтому начавшие было всплывать передо мной красочные картинки о прекрасной загробной жизни стали потихонечку исчезать. Мои слёзы высохли, и, уже облегчённо вздохнув, я посмотрел на священнослужителя совершенно другими глазами. И зря…
2
"Господи Иисусе, Всё в руци! Твоя". Поздно… Было уже слишком поздно, потому что как только товарищ Зыбкин начал нашёптывать на ухо Батюшке какие-то, видимо, очень сокровенные слова, тот, даже не дослушав его, подтянул рясу и шустренько засеменил к моей кровати. Подошёл, сунул мне в губы крест для поцелуя, потом перебросил его за спину, согнулся и, крепко обхватив меня в области подмышек, стал смиренно ждать, покуда директор Зыбкин поудобней подхватит меня за ноги. Ну вот, подхватили, приподняли и потащили прямёхонько в мой рабочий кабинет, который я и узнал только потому, что прямо над моим письменным столом висел портрет моей дорогой мамочки в обнимку с моим красавцем отцом. Аккуратно погрузив моё обмякшее тело в приткнувшееся к столу кресло, оба вышли, а ко мне снова стали возвращаться дурные мысли о бренности земного бытия. Но вдруг… когда я уж было начал выискивать дорогу, по которой моя душа должна будет отправиться на небеса, дверь широко распахнулась, и я увидел Ангела небесного. Легко оторвавшись от пола, он полетел прямо в мою сторону, а следом за ним, скорбно склонив голову, медленно шёл директор Зыбкин. Ангел был в чёрном, но поверх чёрного у него за спиною были ещё белые, как снег, крылья, в левой руке он держал серебряный сосуд, а в правой – большую лохматую кисть. Подлетев к креслу, он щедро окропил меня с ног до головы святою водой и тут же взмыл к потолку. Покружив по комнате, Ангел небесный побрызгал водичкой по всем тёмным углам и только потом тихонько приземлился у самых ног Зыбкина. Получив из его рук причитающиеся ему дары, Ангел бесшумно взмахнул белыми крылами и тут же вылетел в настежь распахнутое окно. А моё промокшее от святой воды тело стало вдруг наполняться духом, самого что ни на есть благоговейного – Бога почитания. В какую-то минуту я даже начал признавать в себе божественное начало всех существующих истин. Тем временем директор Зыбкин, дождавшись, когда от улетевшего Ангела и след остынет, быстренько закрыл окно и, прихватив с подоконника стоявший там кожаный портфель, молча направился к моему креслу. Подошёл, поставил портфель на край столешницы, аккуратно раскрыл его и начал вытаскивать оттуда длинную собачью цепь, на краях которой мастерски были закреплены обшитые мягкой кожей каторжанские кандалы. Пристегнув один край к моей обессилено свисавшей руке, Зыбкин полез под стол и ловко закрепил другой её край прямо к его толстой лакированной ножке. Покончив с цепью, он вылез, не спеша собрал разбросанные повсюду черновики пьесы и, аккуратно сложив их в стопку, так же аккуратно придвинул поближе ко мне. Придавив рукописи мраморной подставкой с хранившимися там карандашами да ручками, он сунул мне в нос кулак и так же молча вышел. А я, уже из последних сил дёрнув несколько раз цепями и почувствовав их стальную незыблемость, лёг в чёрное кресло, свернулся клубочком, аки… зародыш в чреве материнском, да так и забылся в нём. А когда наступила ночь и всё вокруг слилось в кромешную тьму, так меня будто и не было здесь. Будто и в жизни меня никогда не было.
Часть 9. В чреве материнском
1
"Как это ни странно прозвучит, но самое большое удовольствие я получаю от своих же собственных мучений". Валерий Талов
Впрочем, я должен сразу же вас успокоить и со всей ответственностью заявить, что между эпитетом и мною нет никакой прямой связи. Ну а если даже она и существует, то только лишь косвенная. Что же касается моих психических отклонений, то и они не превышают тех норм, которые допустимы по отношению ко всему нашему обществу. Так что если вы считаете, что общество здорово, то и я при благоприятных для меня условиях буду в нём также здоров. А может, и не буду, потому что на данную минуту сложившиеся вокруг меня обстоятельства таковы, что лично от меня пока ещё ровным счётом ничего не зависит. Больше того, я даже не имею никакой возможности, чтобы иметь честь представиться вам, потому что у меня и имени то пока нет. Я уж не говорю о том, что и в будущем у меня даже возможности такой никогда не будет, чтобы я смог выбрать его для себя сам. Ну хотя бы для того, чтобы оно действительно было достойно меня. Вот и получается, что, не имея никаких основ для своего полного самовыражения, пока ещё лишь питающийся маленькой надеждой на своё будущее становление, я и позволяю себе по отношению к вам самое малое. По мере своей возможности, исходя только от неопределённости моего внутреннего состояния, я стараюсь обобщать свои мысли так, чтобы они совершенно ни к чему меня не обязывали. Так что, если кто-то из вас уже успел обратить своё утончённое внимание на некую странность, а в некоторых местах даже сумбурность моего повествования, я никого не стану в этом разубеждать. А просто скажу вам: «Да, вы правы, всё выглядит очень, и очень загадочно». Хотя если не торопить события, то вы обязательно во всём разберётесь, вы обязательно поймёте, что все мои высказывания на самом деле преследуют одну-единственную цель. Чтобы с первых же строк всем было понятно, что всё написанное мною как бы ещё и не должно быть написано. Ведь всё то, что уже происходит и со мною, и с вами, находится во времени, которого нет даже. В котором я и существовать-то ещё не должен. И именно поэтому я не несу за всё случившееся здесь совершенно никакой моральной ответственности. Конечно, при чтении это приносит вам определённые неудобства, но вы, пожалуйста, поймите и меня, ведь и я сам нахожусь в ещё более неудобном для себя положении, потому что я ещё и не рождён даже. Я… как бы это правильно выразиться, пока ещё только в чреве материнском. И уж вы простите меня, что я выбрал такой, несколько экстравагантный способ, но я ведь должен был каким – то образом рассказать вам всю правду о себе. Ведь помимо вашего сострадания, я хотел услышать от вас, как же на самом деле мне жить дальше… Потому что у меня то самого, никто ни разу даже не пытался спрашивать о чём-либо, а уж тем более, хочу ли я вообще появляться на этом свете. Вот и получается: жизнь как бы моя, а всё остальное, зависит совсем не от меня. Ну, и как результат, не имея никаких прав, я лишаюсь теперь не только выбора своего собственного пути, но и любого другого способа передвижения по нему. Что собственно и происходит со мной, и я вынужден теперь, не только приспосабливаться к этой жизни, но и привыкать, то к постоянному постукиванию, то потряхиванию, а порою и неспокойному ржанию лошадей.
2
Кони шли ходко, экипаж то и дело потряхивало, тем не менее, несмотря на ухабы, плотно прижавший кожаное сидение толстый зад извозчика почти не шевелился. Но, вопреки всякому здравому смыслу, на козлах восседал не здоровенный бородатый кучер, как оно, может, вам представлялось, а пусть уже и не молодая, но всё ещё манящая к себе посторонние взгляды крупных размеров баба. Крупная, именно так, но никак не толстая, толстым казался только её зад, да и то только потому, что вся масса тела легла именно на него. Да ещё это тяжёлое бархатное платье, оно явно было ей велико, и когда она сидела, то в дополнение к различного рода складкам да рюшкам оно делало эту часть её тела до неприличия огромным. Впрочем, если убрать подробности, то в общих чертах все эти недостатки были для неё сущим пустяком, она по-прежнему была хороша. Да вы сами-то присмотритесь получше, ну разве можно спрятать, пусть даже под такими несуразными с виду одеждами, настоящую женскую красоту?!. А пропорциональность её тела?!. А её лучезарный облик?!. Ну разве это не само совершенство?!. Вот если только живот, он может показаться вам излишне округлённым. Ну, это вам, а для меня эта женщина была самой настоящей богиней. Ведь в ней было сосредоточено буквально всё: моя душа, глаза, уши и даже моё настроение. Нет, над её головой не мерцал небесный нимф, она была самая что ни на есть земная, я даже могу сказать вам, что в эту минуту лежало у неё коленях. Вы не поверите, не какая-нибудь там французская шляпка или экзотический веер, а обыкновенная книжка. Каково, ну разве не умница?.. И разве это не настоящее счастье: иметь для себя такую, пусть даже пока ещё только будущую, но уже вполне осязаемую мною и так полюбившуюся мне, мою матушку? Ведь для своего полноценного развития я получал от неё буквально все человеческие блага. А то, что это была именно моя матушка, вы, наверное, и так уже все догадались.
Конец ознакомительного фрагмента.