Сундук истории. Секреты денег и человеческих пороков
Шрифт:
Зато тем, кого зелёные намерены защитить, придётся плохо.
Кому нужно кормить курицу, если ни яйца не съесть, ни белым мясом не полакомиться, ни даже полётом полюбоваться? Кто станет разводить хищных, капризных и прожорливых норок, если зелёные активисты грозятся все норковые шубы краской залить? Кто вытерпит специфический свиной или коровий аромат, если из шкуры сапог не сшить?
Человек бывает альтруистичен, когда может это себе позволить. В обозримом будущем благосостояние человечества вряд ли поднимется до уровня, позволяющего содержать миллиарды голов всевозможного скота без ощутимой пользы от него. Идеал зелёных обернётся массовым истреблением всяческой живности — вплоть до утраты многих тысяч культурных пород (то есть необратимым сокращением биологического разнообразия, которое всё те же зелёные требуют неукоснительно хранить).
Необходимая часть разума — способность предвидеть. Последствия всех зелёных предложений более чем очевидны. Если сами зелёные не в состоянии понять, к чему
Дифференцированные наказания [225]
Приказ «Пленных не брать!» неизменно рассматривается как свидетельство наивысшей возможной степени ожесточения командира — да и самих бойцов: далеко не всякому под силу обрушить удар на руки, поднятые в общепонятном жесте безнадёжной сдачи на милость победителя. Но военная теория осуждает сие крайнее деяние не столько за выход из рамок, сформированных за тысячелетия развития цивилизации (с тех самых пор, как производительность труда выросла настолько, что человек смог кормить не только себя самого, и стало выгодно не убивать поверженных врагов, а обращать их в рабство), сколько по простой прагматической причине. Боец, попавший в безвыходное положение, может (а в некоторых армиях при определённых обстоятельствах даже должен) сдаться — и тем самым облегчит задачу победителей. Если же он знает, что при любом своём поведении будет убит — он будет драться с мужеством отчаяния, до последней капли своей (а если очень повезёт — то чужой) крови.
225
2008.10.17.
Угроза «в случае сопротивления в плен брать не будем» иной раз сама по себе способна побудить противника к полному отказу от сопротивления. В романе «Эра милосердия» и фильме «Место встречи изменить нельзя» Глеб Егорович Жеглов именно таким способом принудил банду «Чёрная кошка» сдаться. Но коль скоро пугающие слова не подействовали в нужном нападающему направлении — он может быть уверен, что встретит сопротивление куда более ожесточённое, нежели если бы сам не пытался ожесточить своё войско.
Верная смерть иной раз грозит не только воинам, чей противник решил пленных не брать. Первый документально известный афинский законодатель Драконт составил в 621-м году до нашей эры кодекс, предусматривающий за любое преступление одно и то же наказание — смерть. По античной легенде, Драконт объяснил: «Я счёл даже малое нарушение закона достойным столь строгой кары, а для большего нарушения не нашёл кары ещё строжайшей».
Результат превзошёл все ожидания — хотя был предсказуемо логичен. Дотоле мелкий воришка или уличный хулиган мог ожидать публичной порки, отсидки в тюрьме (даже лучшие камеры той эпохи пострашней любого нынешнего карцера) или в худшем случае чего-нибудь вроде доселе принятого мусульманским законодательством отсечения согрешившей руки. Теперь же — перед лицом неизбежной смерти — стало бессмысленно воздерживаться от деяний пострашнее, кои в старое время карались столь же сурово, как и по новому закону. Афины охватила невиданная дотоле волна насилия, разбоя, убийств.
Естественно, кодекс Драконта продержался недолго. Уже в 594-м году до нашей эры Солон отменил большинство его законов, сохранив смертную казнь лишь за убийство. Именно Солон — а не Драконт! — вошёл в классический перечень семерых греческих мудрецов, чьи изречения были записаны в Дельфийском храме Аполлона: от Солона там слова «Познай самого себя» (для справки — остальные изречения таковы: Биас — «Большинство людей дурные»; Хилон — «Будь предусмотрителен»; Клеовул — «Соблюдай во всём меру»; Периандр — «Всё обдумывай»; Питтак — «Замечай удобное время»; Фалес — «Поручительство приносит заботу»). От Драконта же осталось разве что расхожее выражение «драконовские законы».
Увы, человечество издревле освоило нехитрое искусство многократно наступать на одни и те же грабли. Бессмысленно жестокие законы издавались ещё много раз. Одна из эпох драконствования оставила в английском фольклоре поговорку: «Если тебя повесят за овцу — почему бы не украсть ещё и ягнёнка?» Впрочем, за кражу ягнёнка тогда тоже вешали.
Кстати, о повешении. Под конец жизни, устав от непрестанной борьбы со всевозможными формами казнокрадства, Пётр I Алексеевич Романов решил издать указ простого содержания: кто украдёт достаточно для покупки верёвки — на этой верёвке и будет повешен. Генерал-прокурор (с 1722-го, когда сама эта должность недрёманого государева ока впервые возникла) граф Павел Иванович Ягужинский предупредил: в случае полного воплощения указа в жизнь император останется вовсе без подданных. Он, конечно, несколько преувеличил: скажем, среди крестьян мало кто располагал технической возможностью хищения государственного имущества. Но бывший денщик (Пётр многих своих ближайших сподвижников провёл через эту должность, где мог изучить их в мельчайших личных деталях) если даже не знал историю драконтова кодекса, то по крайней мере инстинктивно почувствовал неизбежное последствие избыточной свирепости. Вступи указ и впрямь в
После Петра Великого имперское уголовное законодательство претерпело немало изменений. В основном — в сторону смягчения. И не только вследствие общего совершенствования нравов. Слишком уж очевидны новым законодателям последствия положения, кратко и красочно описанного рязанским, а впоследствии тверским, вице-губернатором Михаилом Евграфовичем Салтыковым (более известным как писатель Н. Щедрин): «Свирепость законов российских умягчается единственно необязательностью соблюдения оных».
Советская эпоха ознаменовалась жутчайшим всплеском жестокости (не только со стороны большевиков — их конкуренты вроде анархистов и оппоненты вроде конституционных демократов и монархистов свирепствовали не меньше: Гражданская война была начата вовсе не большевиками — желающих пострелять в ближнего своего ради приведения его к единомыслию хватает под всеми флагами во всех народах во все эпохи). 1937 год у всех на слуху только потому, что под нож мясорубки впервые попали многие из тех, кто в предыдущие два десятилетия старательно её раскручивал. Основная масса жертв большевизма — в том числе и жертв его юридического инструмента — случилась не после, а задолго до прославленной даты. Общеуголовное же законодательство и практика его применения как раз с того года начали изрядно смягчаться. [226] Скажем, печально знаменитый «закон о трёх колосках» почти вышел из употребления. Ибо провоцировал крестьянина, с голодухи подобравшего эти самые колоски на колхозном поле, заодно и в общий амбар залезть. [227]
226
В 1937 году в СССР завершалось оправдательным приговором каждое шестое (а если отбросить обвинения по статьям 58 — измена родине — и 59 — бандитизм УК РСФСР и аналогичным статьям уголовных кодексов других союзных республик, то каждое пятое) уголовное дело. Для сравнения. В постсоветской России оправдания составляли в разные годы от сотой до двухсотой доли всех приговоров.
227
Статистика осуждений по этому закону показывает: судили вовсе не за «три колоска», а за хищения десятков, а то и сотен килограммов продовольствия.
Смертная казнь ныне понемногу выводится из употребления. Не в последнюю очередь потому, что преступнику, чьи деяния под неё подпадают, терять уже нечего, и он готов убивать всякого, кто попытается его задержать, кто в принципе может на него донести, кто может его опознать…
Нынешняя замена смертной казни — пожизненное заключение — также не имеет промежуточных степеней. И хроника спецтюрем для исполнения этого наказания (вроде печально знаменитого «Белого лебедя» изобилует жуткими кадрами: преступника водят по коридорам в уродливо неудобных позах, в них же удерживают во время обыска, даже обед в дверное окошечко передают лишь после того, как обитатель камеры отойдёт в дальний угол и станет враскоряку лицом к стене… Всё это — не дань жестокости тюремщиков, а необходимый элемент техники безопасности: пожизненнику терять нечего, а потому надо физически исключить всякую возможность его нападения на окружающих.
Возможностью казнить и миловать располагает не только государство. Нынче во многих коммерческих структурах возрождается практика, весьма популярная в XIX веке: штрафы за нарушения (от опоздания на работу до ошибки при раскладывании товара). Мало кто из управленцев задумывается, почему столь естественная — да ещё и весьма выгодная — мера наказания вышла из массового употребления. В лучшем случае вспоминают слышанные в советские времена рассказы о росте могучего влияния рабочего движения по мере формирования авангарда трудящихся — коммунистической партии. Между тем всё куда проще. Когда штрафы снижают реальную зарплату до уровня, не соответствующего психологически приемлемой норме, любой начнёт работать спустя рукава: ведь дальнейшее падение не приведёт к качественным изменениям благосостояния. А то и уволится с отчаяния: не пропадать же с голоду — лучше хоть на пособие по безработице сесть.
Наказание должно быть соразмерно вине, да ещё и стимулировать возврат к законопослушанию. И законодателю, и менеджеру верно дозировать тяжело. Но необходимо. А то и бизнес захиреет, и государство развалится.
Иерархия мышления [228]
Среди расхожих объяснений катастрофического для нашей страны начала Великой Отечественной войны на одном из почётных мест — краткая формула «армию обезглавили». Статистика пугает: из пятерых первых Маршалов Советского Союза трое расстреляны, из дюжины первых командармов второго ранга не выжил никто… В целом за 1937—40 годы советские вооружённые силы лишились примерно сорока тысяч командиров.
228
2008.11.19.