Суп из акульего плавника
Шрифт:
Перец также является лекарственным растением. Он был обнаружен во время раскопок в Мавандуе гробницы знатной женщины. Там же нашли надпись, сделанную на шелке, в которой рекомендовалось использовать перец при лечении язв. Он считался стимулятором и мочегонным, избавляющим от метеоризма и улучшающим пищеварение. Традиционно перец использовался в качестве средства от насекомых, и его оставляли в шкафах и зернохранилищах. В больших количествах перец очень токсичен, и поэтому в некоторых древних текстах он упоминается как орудие самоубийства.
После того как я попробовала сычуаньский перец свежим, мы с Му Ма и сопровождавшими нас детьми
Стоило мне зайти, как ко мне тут же кинулась стайка сияющих стариков и старух. «Добро пожаловать, госпожа Роза!» Они вели себя так, словно знали, кто я такая. Сперва их поведение поставило меня в тупик, но потом до меня дошло, что они, скорее всего, приняли меня за Розу Экок, которая на протяжении многих лет занималась благотворительными проектами по оказанию помощи бедноте сельских районов Ханьюани. Я никогда не виделась с Розой, хотя мы несколько раз обменивались сообщениями по электронной почте. Понятно, что никаких других англичанок в Ханьюань не заезжало, не говоря уже о том, чтобы у них было имя, совпадающее с названием цветка. «Я не Роза, я Фуксия». — пришлось мне повторить несколько сотен раз. Крестьян это известие удивило, и только. Меня встречали с тем же радушием.
Му Ма принялся осматривать храмовые реликвии — истертую каменную табличку, покрытую иероглифами, и обвитую драконом чашу для воскуривания благовоний. Рядом с моим спутником стояли несколько старушек, рассказывавших ему об истории этого храма. Через некоторое время среди крестьян, толпившихся во дворе, я заметила людей в форме цвета хаки. Через некоторое время ко мне приблизился полицейский, старательно пытаясь сохранить впечатление случайного присутствия. Он долго смотрел, как я строчу в блокноте, а потом попросил меня показать удостоверение личности. Я принялась рыться в сумке в поисках паспорта. Полицейский испытующе на меня смотрел и гаденько улыбался. Я начала нервничать. Насколько мне известно, этот район не был закрыт для посещения иностранцами. Однако полицейский вел себя пугающе, и я, основываясь на богатом опыте, накопленном за долгие годы в Китае, понимала, что в таких случаях лучше вести себя скромнее.
— Что вы здесь делаете?
— Я приехала посмотреть на сады, в которых выращивают сычуаньский перец.
Произнеся это, я тут же поняла, сколь абсурдно и нелепо прозвучали мои слова. Сычуань славится на весь мир своими достопримечательностями, привлекающими толпы туристов: достаточно вспомнить гигантскую статую Будды в Лэшане, гору Эмэй и тамошнее «море облаков» или красочные озера Цзючжайгоу. Двести лет назад Цинси был процветающим транспортным узлом на ча ма дао— дословно «чайно-лошадном пути», соединявшем внутренние районы Китая с Индией и Тибетом, но сейчас городок терялся в провинциальной глуши. Что полицейский мог подумать об иностранке, которая предпочла захудалый городишко едва ли не в самом бедном захолустье поездке в Цзючжайгоу?!
— Что вы здесь делаете? — он повторил вопрос, взглядом показав на ручку и блокнот, зажатые у меня в руках.
— Это ведь открытый район? Или я ошибаюсь? — поинтересовалась я на сей раз. Полицейский сурово на меня посмотрел, вернул мне паспорт и не сводил глаз, пока я бродила в полубессознательном состоянии по храму. Наконец он решил удалиться, велев своему помощнику приглядывать за мной. Практически подросток, долговязый, неуклюжий, в плохо сидящей форме, этот бедный мальчик понятия не имел, что же ему делать с опасной чужестранкой, которую оставили под его ответственность. Я вышла из храма и, куда бы ни направлялась — гуляла ли по улочкам, шла ли в поля, он от меня не отставал, держа дистанцию около метра.
Я никак не могла понять, в чем причина параноидного поведения старшего полицейского. Возможно, из националистических соображений, свойственных некоторым китайцам, ему не хотелось, чтобы иностранка увидела «отсталость» сельских районов его страны. Возможно, его поведение было следствием воспитания — тридцать-сорок лет назад в любом приехавшем «оттуда» видели империалистического шпиона, мечтающего ниспровергнуть политический строй, установленный Мао. Когда мы закончили осмотр деревни, полицейский настоял на том, чтобы подвезти нас на своем джипе до гостиницы, располагавшейся в соседнем городке Цзюсяне, и предупредил, чтобы мы никуда из нее не выходили.
Само собой, как только соглядатай уехал, мы тут же вышли из отеля и отправились в центр города в поисках места, где можно было бы перехватить что-нибудь на ужин.
На главной улице все дома имели филенчатые фронтоны и низкие, крытые черепицей крыши. Кое-где уже готовились ко сну, а в некоторых еще била ключом жизнь. За столом, стоявшем на улице, склонилась над машинкой швея. Работали мастера, делавшие похоронные венки, торговцы благовониями, сигаретами и закусками. Когда мы наткнулись на пай фан— старинные ворота, покрытые, словно пеной, замысловатой резьбой, уже темнело.
Мы поужинали рисом с овощами в ресторанчике-развалюхе, глядя, как повар трясет сковородой над пламенем, плясавшем в топившейся углем плите. Уставшие, побрели затем в гостиницу, где нас уже поджидали полицейские. Меня они не трогали, а вот Му Ма битый час пришлось отвечать на их вопросы. Они во всех подробностях записали, где и кем он работает, и снова интересовались, что именно я здесь делаю. «Это ради ее же собственной безопасности», — утверждали они. Полицейские рассказали, что некоторое время назад сюда занесло какого-то японского туриста, у которого кончились деньги, отчего ему пришлось заночевать на улице, где его и убили. «Это ради ее же собственной безопасности». Я плохо спала. Кваканье лягушек, доносившееся снаружи, напоминало мне стоны привидений.
Прежде чем уехать из Цинси, я уговорила одного крестьянина дать мне саженец перечного дерева, чтобы забрать с собой в Англию. Саженец был маленьким, хрупким, завернутым в полиэтиленовый пакет вместе с горшочком земли. Я отвезла его в Чэнду, потом в Пекин, дрожа над ним, как над сокровищем. Однако в Пекинском аэропорту на меня нашло беспокойство. В Британии бушевала эпидемия коровьего бешенства, поэтому к тем, кто ввозил продукты и растения, применялись строгие меры. Я испугалась, что меня поймают с саженцем перечного дерева, и оставила его, такой одинокий и брошенный, на столе кафетерия пекинского аэропорта. Всю дорогу домой и даже недели спустя меня все еще не покидала мысль о том, что с ним стало.