Суперфрау из ГРУ
Шрифт:
Польское правительство, которое, согласно конституции, тоже имело право голоса в Данциге, почти ничего не делало для защиты даже польского меньшинства, не говоря уж об евреях. Лига Наций, когда в нее поступили жалобы в связи с неслыханными посягательствами нацистов на данцигскую конституцию, сочла «целесообразным не вмешиваться во внутренние дела Данцига». СС, СА, полиция и союзы бывших фронтовиков готовились к предстоящей войне. Немецкие и польские коммунисты действовали в подполье, сопротивляясь режиму — мало кто из них остался в живых. В 1949 году, к моменту основания ГДР, в живых оставалось около 65 немецких коммунистов из Данцига; они обитали, главным образом, в старых немецких городах на побережье: Ростоке, Грейфсвальде, Штральзунде и Гревесмюлене.
Польские почтовые служащие, железнодорожники, учителя и рабочие Данцига боролись за свои права и не сдавались, несмотря на нацистские преследования. У Урсулы была связь только с одной группой из шести человек, которым она должна была помогать советами и обеспечивать радиосвязь. Все члены группы были рабочие. Они собирали информацию и готовились к борьбе против нацистов. На данцигской верфи строились подлодки, и из Данцига же военные грузы отправлялись в Испанию. Промышленные предприятия работали на фашистов. В то время работа группы только начиналась, и основную свою задачу она видела в том, чтобы сунуть нацистам хоть какую-нибудь палку в колеса. Руководитель группы был членом Коммунистического союза молодежи. Это был человек лет тридцати, с тонкими чертами лица и каштановыми волосами. Он болел туберкулезом и жил с женой и дочерью в садовом поселке, в маленьком домишке.
Итак, в январе Рольф отправился в Данциг, чтобы подыскать жилье. Он искал отдельный дом — это было удобно для ведения передач. Сам он, однако, не собирался переезжать. Рольф решил остаться в варшавской архитектурной фирме, чтобы не потерять легального положения в стране. Они нашли прелестный домик с садом в 15 минутах езды от Данцига, но уже через неделю этот домик пришлось оставить. Сильный гул глушил и передачу, и прием — как оказалось, причиной тому была расположенная поблизости электростанция. Найти новый дом оказалось очень трудно, и Урсула с детьми въехала в дом-новостройку в том же городском районе Олива.
Помимо других трудностей — Янине было девять месяцев, Мише шесть лет, а тут переезд за переездом — пришлось объясняться с домовладельцем. Ну как объяснить свой переезд через неделю после заключения договора об аренде? Ведь семья оставалась в городе, и к тому же переезд означал потерю квартирной платы, внесенной авансом за несколько недель. Договорились, что Рольф свалит все на свою капризную жену, которая, видите ли, вдруг решила, что с домом слишком много возни и лучше снять квартиру. После этого Рольф вернулся в Варшаву, а Урсула устроилась с Олло и детьми в новом жилище, собрала свой «патефон» — передатчик и начала выходить на связь дважды в неделю.
Квартира была солнечной. В большой комнате было окно с двойными рамами, между которыми оставалось широкое пустое пространство — для цветов. Там поставили коляску, в которой Янина часами спала или играла. В Данциге Мише исполнилось шесть лет. Семья отпраздновала этот знаменательный день первым в его жизни посещением театра!
Но многоквартирный дом внушал Урсуле и определенные опасения. Ей еще никогда не приходилось работать в такой обстановке. Она сразу же постаралась навести справки о других жильцах. Этажом выше жил какой-то чинуша из нацистской партии. Его жена, пропадавшая от скуки, любила поболтать и посплетничать — в частности, и о том, кто живет в доме. Объектом для излияния своих домыслов она обычно выбирала Урсулу, загруженную домашними обязанностями мать семейства.
Однажды ночью, расшифровав только что принятое сообщение, Урсула решила, что получила радиограмму, адресованную кому-то другому. Разве не могло такого случиться? Но как раз эта радиограмма начиналась с личного обращения «Дорогая Соня» и гласила: «Народный Комиссариат обороны постановил наградить Вас орденом Красного Знамени. Сердечно поздравляем Вас и желаем дальнейших успехов в работе. Директор». Урсула была в растерянности. Она считала, что этим боевым орденом награждают за особое мужество, проявленное во время революции или гражданской войны, на фронте, и не могла понять, почему наградили ее. Потом на смену смущению пришло чувство радости, смешанное с тревогой: «А не переоценивают ли мою скромную особу?»
Но за радостью тут же пришла беда. Утром, выйдя за покупками, Урсула встретилась с супругой нациста.
— Мой муж сейчас в командировке, — сразу же сообщила женщина. Они поболтали о холодной погоде и — неисчерпаемая тема — перешли на милых соседей. Между прочим, соседка спросила:
— Ваш радиоприемник тоже так часто барахлит? Прошлой ночью опять ничего не было слышно!
— Я ничего такого не заметила, — ответила Урсула, внутренне напрягшись. — А в котором часу это было?
Соседка назвала время.
— Ну, так поздно я никогда не слушаю радио. В этот час я давно уже сплю.
Но соседка знала некую жгучую тайну и не могла утерпеть, чтобы не поделиться. Чуть наклонившись, она сообщила полушепотом:
— Мой муж говорит, кто-то тайком работает с передатчиком, где-то совсем недалеко от нас. Он позаботится, чтобы в пятницу оцепили и обыскали наш квартал. К тому времени он как раз вернется.
Никогда в своей жизни, ни до того, ни после, Урсула не была так близко к провалу. Если бы не случайный разговор с глупой женой нациста, в пятницу она была бы уже в полиции, а в субботу, вероятно, в гестапо. Впрочем, осознание опасности пришло значительно позже. Сейчас она была спокойна, мысль работала четко.
«До пятницы еще остается время на один сеанс связи» — размышляла Урсула. С точностью до секунды она высчитала, как быстро удастся, в случае облавы, спрятать «патефон» и сжечь бумагу. Впрочем, что толку? Помехи от передатчика, все равно выдали бы ее с головой.
Время сеанса приближалось. Дом не был оцеплен, у нациста наверху темно. Впрочем, в этом не было ничего удивительного: вероятнее всего, запеленговали и уже потом оцепили бы квартал, а не отдельный дом. Прием был отчетливый, так что времени на сеанс ушло мало. Урсула сообщила, что пока не сможет больше вести передачи, но что в четверг или субботу еще сможет выйти на связь. На следующий день разведчица отнесла «патефон» — передатчик к одному из товарищей.
Ответ от Центра, который был повторен несколько раз, она получила в четверг. Урсула ничего не передавала и даже не смогла подтвердить прием. Центр приказал вернуться в Польшу. В Данциге она пробыла примерно четыре месяца.
Позднее, приобретя более солидный опыт работы, Урсула анализировала все, что она делала «не так». Ведь нетрудно было догадаться, что в новых кварталах селятся, в основном, нацисты. А уж коль скоро ее угораздило выбрать этот район, надо было вести передачи поздно ночью, когда никто уже ну слушает радио. Это просто чудо, что она вовремя обо всем узнала. И надо же было сообразить еще раз потом радировать из собственной квартиры — она прямо-таки нарывалась на арест! Надо было перенести передатчик к кому-нибудь из их группы и провести сеанс оттуда. «Как все это было легкомысленно!» — думала Урсула потом. Но тогда она не предавалась подобным размышлениям и считала, что делает все очень хорошо.