Суперфрау из ГРУ
Шрифт:
— Как хорошо ты, женщина, говоришь по-китайски. Поздравляю.
Все прочие согласно закивали. За стенами дома бушевала гроза, блестели молнии и гремел гром. Старый солдат, показав на стену воды и отсветы молний за окном, спросил:
— Бывает такое в Германии?
Она ответила:
— Да, бывает, как, впрочем, и дождь, и солнце.
— И солнце такое же, как у нас, такое же желтое и круглое?
— Да, солнце такое же, и луна тоже.
Молодой солдат кивнул:
— И мы все живем на круглой Земле.
Вскоре Урсула с ужасом узнала, что один недавно приехавший нацист, представитель военной металлургической компании из Рейнской области, намерен снять большую виллу, на территории которой был расположен ее домик. Как он отнесется к тому, что рядом с ним живет еврейка с ребенком? Воду и электроэнергию Урсула получала из этой виллы — и то, и другое новый хозяин мог отрезать. Впрочем, ему достаточно было сказать, что ее соседство ему не подходит, чтобы хозяин расторгнул договор. Но даже если бы он этого не сделал, такой сосед не очень радовал Урсулу.
Немец занял виллу но, вопреки ожиданиям Урсулы, не нанес ей визита. «Я сама должна знать свое место», — подумала разведчица и отправилась к нему.
Новый арендатор сидел в одной из больших холодных комнат — на вилле было примерно двенадцать комнат. Он принял молодую женщину с безукоризненной вежливостью кавалера старой школы. Немец принадлежал к дворянскому сословию, ему было около 55 лет. Жену и четверых детей он оставил в Германии. Уже при первом разговоре Урсула сделала вывод, что в прошлом ее новый сосед — германский националист, а ныне нацист, но, впрочем, кайзера Вильгельма II он предпочитал Гитлеру и чрезвычайно гордился своей древней родословной и военными традициями своей семьи. Он был тактичен и обаятелен, дал понять, что он против антисемитизма, и высказал желание, чтобы Урсула непременно осталась жить в домике.
— Пусть вас не смущает мое присутствие. Мне будет больно, если вы оставите эту квартиру.
Вопрос о пользовании электроэнергией он отказался даже обсуждать: «Стоит ли говорить о каких-то пфеннигах». Все же Урсула настояла на том, чтобы самой платить за себя — хотя ей показалось забавным, если бы немецкий нацист оплачивал электричество, которое идет на связь с Красной Армией.
Во все время их соседства они поддерживали между собой хорошие отношения. Немец часто повторял:
— Я ценю ум и люблю темперамент. Поэтому мне намного приятнее беседовать с вами, чем с местными немецкими обывателями. — И продолжил, немного смущаясь: — Соседка, если вы где-либо меня встретите и решите, что я хватил через край, доставьте меня домой. Ладно?
— Ладно, — пообещала Урсула. Она уже знала, что ее сосед много пьет.
Как-то он пригласил Урсулу в немецкий клуб, но ей совсем не хотелось больше туда ходить. Он настаивал. Урсула отказывалась. Тогда он положил свои неаристократические жирные руки ей на плечи и сказал:
— Если кто-либо из немцев посмеет хоть чем-то вас обидеть, скажите об этом мне.
Вскоре ее сосед собрался в деловую поездку к князю Внутренней Монголии и достаточно прозрачно намекал, что ему нужна была бы секретарша, и на жалованье он не поскупится. Он хотел покончить с делами своей металлургической фирмы и заняться торговлей шерстью. Но Урсула была уверена, что дело не только в шерсти. Впрочем, она не отказалась бы съездить в Монголию и даже запрашивала по этому поводу Центр, однако из идеи соседа ничего не получилось. Но порой, без особых стараний со своей стороны, Урсула узнавала от него кое-какие сведения о немецких дельцах и японцах, с которыми он имел дело.
Но никакие дела не могли заслонить от Урсулы ребенка, ее Мишу. Занятая своей напряженной работой, она успевала уделять ребенку столько времени, сколько ему было необходимо. В январе 1935 года она отправила мальчика погостить к Рольфу, в Шанхай, и писала родителям: «Вместо того чтобы наслаждаться сознанием, что не надо вставать в половине седьмого утра, быть к обеду и ужину дома, печатать с ребенком на коленях, я пребываю в сентиментальных раздумьях о том, чтобы все это вернулось снова». Но вскоре Рольф привез Мишу в Мукден, а заодно привез части передатчика, которые были им крайне необходимы. Рольф навещал их и почти всегда привозил что-нибудь нужное — один раз даже химикалии…
Родители Рольфа и мать Урсулы не одобряли ее образа жизни. Но дочь жила той жизнью, которая ей нравилась и писала родным, что очень довольна. Она честно признавала, что в качестве только жены Рольфа ее жизнь была бы более обеспеченной, спокойной и беззаботной — но никоим образом не более счастливой. Менять она ничего не собиралась… да, впрочем, уже и не могла. Ни ее родители, ни родители Рольфа, конечно, не были в курсе ее работы, но молодая женщина была уверена, что после длительного пребывания в Советском Союзе и разрыва с Рольфом уж ее-то родители должны догадываться о подлинных мотивах поведения их старшей дочери.
Ее работе служили даже Мишины игрушки. После длительного пользования передатчиком вышли из строя лампы. Иоганн был очень рассержен, считал, что виновата Урсула. Ей пришлось ехать за семьсот километров в Тяньцзинь, чтобы попытаться купить новые лампы. С собой она взяла Мишу, а Миша, конечно, взял игрушки. Урсула собиралась положить лампы вовнутрь игрушечных медвежат, наполненных хлопчатобумажной тканью. Проблема возникла самая неожиданная — в Мукдене не удалось найти подходящую по окраске нить — впрочем, она рассчитывала найти то, что нужно, в Тяньцзине. Отщипнув в качестве образца кусочек шерсти медвежонка, Урсула отправилась с ним в магазин мелочей.
В магазине у прилавка стояла дородная, полная женщина и неторопливо выбирала какие-то покрывала. Урсула начала раздражаться — она не выносила очередей в магазинах. Мише тоже надоело стоять в очереди, он принялся ныть. Дама обернулась. Это была Луиза, жена Карла Римма! Обе женщины застыли от волнения и радости.
Оказывается, Карл теперь жил и работал в Тяньцзине. Луиза пригласила Урсулу к себе, и та с радостью согласилась. Дома у нее был еще один гость — и еще одна неожиданность! Это оказался моряк Лунц, приятель Урсулы по школе в Москве. Теперь он был радистом Римма. Миша давно уже спал в постели Луизы, а они все не могли наговориться…
После Мукдена дни в Тяньцзине показались молодой женщине раем. Атмосфера, царившая в Мукдене, совершенно не располагала к приятной жизни. Японцы нервничали (впрочем, уж кто-кто, а Урсула прекрасно знала, что им было отчего занервничать). Самым отвратительным была мелкая, однако опасная в силу своего широкого характера слежка, организованная оккупационными войсками. Даже китайцы поступали на службу к японцам, навлекая на себя презрение соотечественников. Дома иностранцев обыскивали, их вызывали в полицейские участки. Обыски, к счастью, обошли дом Урсулы стороной, иначе она со своим передатчиком в сундуке не миновала бы тюрьмы — а вот в полицейском участке ей побывать довелось. Во время «беседы» японский офицер, разговаривавший с ней по-английски, как бы между прочим сказал по-русски: «Садитесь». Урсула, у которой в последнее время осторожность стала второй натурой, а чувство юмора родилось вместе с ней, удивленно ответила по-немецки: «Простите, что вы сказали?»