Супергрустная история настоящей любви
Шрифт:
— Стойте, — крикнула ему вслед Юнис. — Ужас какой. — Она обернулась ко мне. — Я боюсь рисовать, Лен. — Но она улыбалась. Они разыгрались. Напились. Она ринулась за Джоши, и я услышал резкий молодой вскрик — толком не разобрал, чей. Я перешел на диван и сел на место Джоши, впитывая тепло моего господина. Темнело. За окном маячили водонапорные башни и голые стены когда-то высоких зданий, что тянулись до стеклобетонного задника строительства по берегам Хадсона. Мой эппэрэт терпеливо отчитывался о ценах на недвижимость и сравнивал их с БКГШ-Лондоном и Шанхаем. Я прижал к губам бутылку вина, затопил организм
— Она не разрешила смотреть, — сказал он.
— Она правда рисует? — спросил я. — Руками? Не на эппэрэте?
— Еще как, корешок! Ты что, собственную подругу не знаешь?
— Она со мной ужасно застенчивая, — сказал я. — И КТС, Гризли, уже никто не говорит «корешок».
Джоши пожал плечами:
— Молодость есть молодость. Молодая речь, молодая жизнь. Кстати, как твой водородный показатель?
Она вышла, красная, но счастливая, прижимая альбом к груди.
— Не могу, — сказала она. — Это глупость. Я все порву!
Мы, как полагается, запротестовали, заглушая друг друга громом баритонов, а Джоши застучал кружкой по кофейному столику, точно охрипший студент на собрании братства. Застенчиво, однако не без кокетства, позаимствованного, надо полагать, из старых телесериалов про женщин на Манхэттене, Юнис Пак протянула Джоши альбом.
Она нарисовала обезьяну. Резуса, если я не ошибся. Выкаченная седая грудь, длинные уши как сердечки, совершенно черные лапки изо всех сил цепляются за ветку, на макушке седой завиток, на лице гримаса, выдающая игривый ум и удовольствие.
— Как точно, — сказал я. — Как подробно. Ты посмотри на эту листву. Юнис, ты замечательная. Я поражен.
— Да уж, Лен, она тебя один в один сняла, — сказал Джоши.
— Меня? — Я снова вгляделся в обезьянье лицо. Красные потрескавшиеся губы и буйная щетина. Утрированный нос, кончик и переносица блестят, к голым вискам тянутся ранние морщины; кустистые брови, которые сойдут за отдельных существ. Если посмотреть под другим углом, если передвинуть альбом в полутень, вместо удовольствия в полноватом обезьяньем лице читалось желание. Это был мой портрет. В виде макаки-резуса. Влюбленной макаки-резуса.
— Ух ты, — сказал Джоши. — Какэто медийно.
— Это ужасно, — сказала Юнис, — двенадцатилетняя девочка нарисовала бы лучше, — но в голосе ее не хватало убежденности. Мы оба на прощание обняли Джоши. Некоторое время он целовал Юнис в щеки, затем наскоро похлопал меня по плечам. Предложил нам на дорожку по стаканчику и клубнику с севера штата. Вызвался проводить до первого этажа и переговорить с вооруженными людьми. Он стоял в дверях, цепляясь за косяк, и глядел, как мы уходим. В это последнее мгновение, в эту минуту расставания я увидел его в профиль, различил скопление лиловых вен, и он вновь будто внезапно постарел — будто страшный рентген высветил все то, что бурлило под этой роскошной новой кожей и в глубине сияющих молодых глаз. Мне мало было этого глупого мужского прощания. Хотелось обнять Джоши, утешить. Если он все-таки провалит дело своей жизни, кто из нас будет несчастнее — отец или сын?
— Вот видишь, все обошлось, — сказал я в лимузине, когда на плечо мне легла сладкая, пахнущая алкоголем голова Юнис. — Весело же было? Он хороший человек.
Я слышал, как она ровно дышит мне в шею.
— Я тебя люблю, Ленни, — сказала она. — Я так тебя люблю. Жалко, что я не могу описать точнее. Но я люблю тебя, как только могу. Давай поженимся. — Минуя семь КПП ДВА и весь ФДР-драйв, мы целовали друг друга в губы, рты, уши. Военный вертолет как будто провожал нас до дома, и его одинокий желтый луч гладил по спинам барашки на Ист-Ривер. Мы говорили о том, как пойдем в Ратушу. Гражданская церемония. Может, на следующей неделе. Почему не расписаться? Зачем нам разлука? — Я хочу только тебя, кокири, — сказала она. — Одного тебя.
Стариковские выкрутасы
Почтовый ящик Юнис Пак на «Глобал Тинах»
20 июля
Голдманн-Навсегда: Привет, Юнис. Это Джоши Голдманн. Как делаааа?
Юни-сон: Джоши?
Голдманн-Навсегда: Ну, босс Ленни.
Юни-сон: Ой. Здравствуйте, мистер Голдманн. Откуда у вас мои контакты?
Голдманн-Навсегда: Тинкнул и нашел. Какой еще мистер Голдманн? Это папа мой — мистер Голдманн. Зови меня Джоши. Или Медведь Гризли. Так меня зовет Ленни.
Юни-сон: Ха-ха.
Голдманн-Навсегда: В общем, хочу напомнить, что у нас с тобой свидание.
Юни-сон: У нас свидание?
Голдманн-Навсегда: Мы же хотели учиться рисовать.
Ну?
Юни-сон: Да? Простите. Я была ужасно занята всю неделю. Надо работу в Рознице искать и все такое.
Голдманн-Навсегда: У нас полно клиентов из Розницы. Что за работа? Вот сейчас приходил дядька из какой-то «ПОПЫ». Вообще-то это секрет.
Юни-сон: Нет, ну я не могу вас так обеспокоить. Голдманн-Навсегда: Перестань! Кто обеспокоил? Ха! Мы тебя мигом устроим в какую-нибудь чокнутую ПОПУ.
Юни-сон: Ладно. Спасибо вам.
Голдманн-Навсегда: Короче, я записал нас обоих на летний курс в Парсонс-Ихва.
Юни-сон: Это чудесно, но летний семестр уже начался.
Голдманн-Навсегда: Они сделали исключение. Нас будет только двое. Хотя, может, не стоит говорить Ленни. Ха-ха.
Юни-сон: Спасибо вам огромное, но я не могу себе это позволить.
Голдманн-Навсегда: ЧЗХ? Я уже все устроил.
Юни-сон: Вы очень добры, мистер Голдманн. Но мне, наверное, сейчас лучше работу поискать.
Голдманн-Навсегда: Как ты меня назвала?
Юни-сон: Прости!!! То есть Джоши.
Голдманн-Навсегда: То-то же. Короче, ты так прекрасно нарисовала резуса, я не хочу, чтоб ты прохлопала свой талант, Юнис. Ты суперодаренная. Может, это странно прозвучит, но ты как бы напоминаешь мне меня, когда я был моложе. Только ты симпотнее. Я был ужасно злой вьюнош, пока не понял, что необязательно умирать. Некоторые из нас особенные, Юнис, им не нужно поддаваться Заблуждениям Чистого Бытия. Может, ты тоже особенная, а? Короче, я могу тебе помочь найти работу, так что не беспокойся. И вместе поучимся. Будет круто!!! Нарисуешь Ленни в виде разных животных и подаришь ему осенью на день рождения.