Супервратарь и другие фантастические истории
Шрифт:
И держал её до тех пор, пока на это не среагировал Фреди Анвайзер.
Цвист польстился на пятьдесят тысяч монет.
Из предосторожности, что могут ещё найтись подобные доброжелатели, Нику приходилось теперь перед каждым матчем взвинчивать себя до упора. Но больше покушений пока не было. Зато объявился неумолимый враг внутри его самого – сердце. Оно не выдерживало таких циклопических нагрузок. Теперь после каждого матча Ник находился в полной прострации почти сутки. Во рту всё сильнее и постояннее ощущался вкус стеарина. Так долго продолжаться
Надо было кончать это медленное самоубийство.
Энн сидела с ногами в кресле, листала какой-то порнографический журнал, который только что купила на бульваре, то и дело всплёскивала руками и заливалась смехом.
– Ну и хохмачи!.. Ник, посмотри, умора!..
Халатик у неё задрался, и голые ноги с круглыми девичьими коленками трогательно и бесстыдно розовели в свете торшера. От неё веяло непосредственностью, уютом и чем-то родным-родным.
Ник, лёжа на неприбранной постели, любовался ею и никак не мог решиться начать разговор. Наконец он зачем-то откашлялся и сказал:
– Энн, послушай, нам надо поговорить. Дело в том… Понимаешь, Энн, я помню твои мечты, наши планы, но… мне надо бросать игру… Надо.
– Но, Ник, – ужасно удивилась Энн, – у нас же не больше тридцати тысяч отложено! Ещё год – не меньше! – надо играть…
– Энн, пойми, я не могу… Я умру. Это не шутки, Энн. Мы с тобой вместе уже год, но ты так толком и не знаешь, чем я занимался раньше и почему обо мне сейчас так шумят. Я понимаю, тебе это неинтересно, поэтому я и не рассказывал… Ещё в университете, Энн, я задумался над возможностями человеческого тела. Они безграничны. Или почти безграничны. Я начал копаться, Энн, изучать спартанскую систему, систему индийских йогов, начал штудировать разные научные работы, делать опыты… В общем, всё это долго объяснять, да и ты (не обижайся, Энн!), ты многого не поймёшь. Я выработал систему тренировок и начал работать над своим телом. Шесть лет упорнейшего труда! Шесть лет – и я достиг своего, Энн. Я в течение десяти минут могу привести своё тело в такое состояние, что оно начинает жить в несколько раз быстрее… Понимаешь? Я могу обогнать кролика и поймать его руками, могу догнать поезд… Да мало ли чего. О практическом применении своего изобретения я много думал, но не об этом сейчас речь. Мне хотелось, Энн, сделать тебя счастливой и богатой. Я отложил все планы и решил заработать деньги хоккеем. Но, Энн, я не учёл одного – сердце не выдерживает… Мне только тридцать один год, а сердце, я чувствую, старее меня уже раза в два… И притом все эти медкомиссии, угрозы (о покушении он не рассказывал) – кто-то хочет меня убрать или объявить ненормальным… Вот так-то, Энн.
Энн смотрела на него, широко раскрыв тёмные глаза и прижав к груди журнал с голой женщиной на обложке. Она о чём-то напряжённо думала, выпятив нижнюю вишнёвую губку. Слышала ли она?
– Ник, если я правильно поняла, ты так быстро можешь двигаться, что остальные для тебя, как торчащие манекены – да? Ник, что ж ты мне раньше не сказал! Ведь это потрясающе!
Она вскочила с кресла, кинулась на Ника ничком и, прижавшись к нему всем горячим телом и дурачась, облизала ему лицо. Потом она села на постели по-турецки, подняла вверх ладошки и воскликнула:
– Ну и дураки-и-и мы! Собираем эти несчастные крохи, а перед нами – миллионы! Миллиарды! Ведь, Ник, голубчик, когда ты взвинтишься, или как там это у тебя называется, ты же можешь куда угодно пройти, и никто,
Она закрыла глаза, откинула голову, упиваясь воображением, и не видела взгляда Ника.
– Энн, – тихо сказал он, – Энн, никогда, прошу тебя, никогда больше не заикайся об этом. Я буду играть ещё год. Потребую ещё увеличить гонорар. Буду сотрудничать, быть может, с рекламой… Но разговора этого больше быть не должно, Энн.
– Но, Ник, мы же будем только богатых, – вскричала было Энн, но сразу же осеклась.
Правда, позже, ночью, после бурных и нежных ласк, которыми каждый из них заглаживал свою вину, когда Ник уснул, Энн заперлась в ванной и долго-долго там плакала. Потом убеждённо сказала сама себе в зеркало:
– Ничего, ещё не всё потеряно!
Ник только-только начал первый этап самовнушения, как вдруг раскалённая игла впилась в сердце и начала там шевелиться.
Он сразу расслабился и осторожно вдохнул. Подождав минуты две, он снова напрягся и начал взвинчиваться. На этот раз первая стадия миновала благополучно. Ник переключился на вторую, и в ту же секунду в сердце впился уже огромный гвоздь. От нестерпимой боли Ник резко переломился пополам. Сердце громило грудную клетку.
Как только боль утихла, он осторожно распрямился. Ему что-то кричал Анвайзер. Ник посмотрел на площадку – игра началась. С кем играли, он не знал (давно уже перестал интересоваться), но он знал, что «Гладиаторы» сегодня играют в белой форме. Значит, противники на этот раз – красные.
Что же делать? Он хотел подъехать к Анвайзеру, чтобы всё объяснить, но зачем-то решил попробовать ещё раз. Он закрыл глаза, глубоко вздохнул несколько раз и начал. Сердце молчало. Ник уже заканчивал второй этап, уже прошла тошнота, как вдруг:
– Ни-и-ик!!!
Он очнулся. К нему мчались двое красных, и у одного под ногами болталась шайба. Ник удивился и растерялся – так всё было неожиданно. Он скинул на лицо маску и вдруг подумал, что если резко перескочить на третий этап, то, может быть, успеет…
Он сомкнул глаза, колоссальным усилием напряг все мышцы тела, и тут же толстый гранёный прут втиснулся в сердце и повернулся в нём. Ник почувствовал, как ворота ударили его в затылок, как ноги отрываются ото льда и как что-то задело его по маске…
Последнее, что он услышал – взрыв трибун. Шайба была в воротах…
ТВАРЬ
Рассказ
Кривить душой не буду: сердце у меня ёкнуло.
Ещё бы!
Так всё неожиданно, нелепо. Любой бы на моём месте струхнул. И, главное, я сразу понял: это – не галлюцинации, не бред. Вот что самое жуткое. Хотя я, конечно, поначалу и пытался себя убедить: мол – допился, голубчик, допрыгался.
Но я в тот день не так уж много выпил. Утром пива три кружки. В обед бутылку на двоих с приятелем разлили. Потом в кафе «Лель» я таки выпросил у Нинки, буфетчицы, сто пятьдесят, хотя кобенилась, сучка, кричала: пока, видите ли, пиво не продаст, водкой торговать не будет. Паскуда! Хлебом её не корми, дай человека унизить. Это она со мной, с приятелем, хотя и бывшим, так, а что она с простыми похмельными бедолагами вытворяет?