Супостат

Любенко Иван Иванович

— К тому времени, думаю, Ефим Андреевич выйдет в отставку, а Каширин… — он задумался на миг и добавил: — Этот «гусь» не стоит того, чтобы о нем вспоминать… Кстати, Вероника, а что пишет Ангелина Нижегородцева? Как там Николай Петрович?

— Он, если ты помнишь, еще в прошлом году записался во «Всероссийский Земский Союз» и сейчас служит где-то на Кавказском фронте. Ангелина окончила курсы сестер милосердия. Дни и ночи проводит в епархиальном госпитале.

— Да, разбросала война народ. Кто бы мог подумать, что жизнь повернется к людям темной стороной.

Память унесла бывшего присяжного поверенного в город детства. Сколько связано с ним! С тихими ставропольскими улочками, мощенными речным булыжником,

купеческими особняками, утопающими в садах, величественным Николаевским проспектом и Тифлисскими воротами. Еще год назад он был успешным провинциальным адвокатом. Солидная клиентура записывалась к нему на прием заранее. Коллеги завидовали его гонорарам и известности. Местные прокуроры с большой неохотой брались за дела, в которых участвовал приехавший из столицы адвокат. Супруга занималась благотворительностью и строила планы летнего отдыха на 1914 год. Она была уверена, что они поедут в Париж и будут наслаждаться тихой красотой Монмартра, попивая кофе в каком-нибудь уютном кафе. Но все изменилось. Перед самой войной Клим Пантелеевич снова восстановился на службе и отбыл в Тегеран. Слава Богу, все сложилось удачно, он вернулся в Россию и остался в столице. И все-таки самые приятные воспоминания были связаны именно со Ставрополем. «Однако моя игра с Супостатом входит в завершающую стадию, — мысленно заключил статский советник. — Филиппов, безусловно, профессионал сыскного дела, но и он в растерянности. Уповать на то, что преступник клюнет на получение гонорара за «Незнакомку», — сущий бред. Он не настолько глуп. Я уж не говорю о его попытке провести полицию в отношении собственного роста. Очевидно одно — убийца чертовски тщеславен и жаждет популярности. Как поэт он уже прославился. Правда, даже не он, а некое аморфное существо под именем «Супостат». Но что проку от такой известности? Кто знает, что он и есть знаменитый «Супостат»? Итак, завтра в «Ниве» напечатают «Незнакомку» без подписи. Тут же поместят объявление о том, что автор сего произведения может получить гонорар. Возможно, пригласят его в редакцию. Есть слабая надежда, что маниак захочет лично услышать похвалу в свой адрес и ради этого заявится. Думаю, именно по этой причине он не стал подписывать второе стихотворение. Вероятно, преступник надеялся, что никто не станет сравнивать «Незнакомку» и «Метрессу». В то же время, если поэт-душегуб почувствует, что его решили провести, он всегда сможет объявить «Незнакомку» творением Супостата и прославиться еще больше. Скорее всего, так и будет», — подытожил рассуждения Ардашев.

Между тем автомобиль уже бежал по центру города. Холодное солнце пускало зайчики от зеркальных витрин, попадая ненароком на лица прохожих. На другой стороне улицы лежала полуденная тень, напоминающая графическую растушевку. В окнах дворцов блестела императорская позолота. Суеты почти не было. Петроград совсем не походил на столицу воюющей державы, он скорее напоминал генерала при всех регалиях, спешившего на Высочайшую аудиенцию.

До ателье оставалось не более трех кварталов. Клим Пантелеевич повернулся к жене и сказал:

— Не забудь, играем в любовников.

— Я жду с нетерпением, милый, когда окажусь в твоих объятиях, — пролепетала Вероника Альбертовна и одарила мужа томным взглядом.

— Умница! — засмеялся Ардашев. — Ты прекрасная актриса!

— Ну почему же актриса? Мы не были близки уже неделю. Ты разве этого не заметил?

— Да, — согласился Ардашев. — Нам все время что-то мешало: то полицейский пожаловал, то спиритический сеанс, то среди ночи я заявился с этим сыщиком Филипповым…

— Ой, ой, ой! Можно подумать! — Она кокетливо покачала головой. — Это все пустые отговорки! Спали-то мы в одной кровати, но никаких предложений — ни в письменном, ни в устном виде — от вас, сударь, ко мне не поступало… Нет, Клим, все дело в том, что за эти двадцать с лишним лет я тебе надоела, — грустно выговорила супруга, глядя куда-то в сторону.

— Не выдумывай!

— Ты знаешь, покойная Вяземская, считая нас любовниками, просила уступить тебя ей хотя бы на одну ночь…

— Ох, Господи! — покачал головой Ардашев. — И что же ты ей ответила?

— Дабы не вызывать у нее подозрения, я сделала вид, что согласна.

— Представляю, насколько был неприятен такой разговор.

— Это само собой. Но меня возмутила даже не столько ее просьба, сколько ее уверенность в том, что ты не откажешься от удовольствия развлечься с ней. Значит, подумала я, она прочитала это в твоих глазах.

— Я притворялся, — улыбнулся Клим Пантелеевич и остановил автомобиль перед входом в салон «Мадам Дюклэ». Он обошел вокруг машины, открыл дверь и подал руку: — Прошу вас, сударыня.

— Вы очень любезны.

Оказавшись внутри, они оставили одежду в гардеробной. Завидев их, закройщик отворил дальнюю примерочную и оставил ключ внутри. Первым туда вошел Ардашев. За ним, закончив рассматривать себя перед зеркалом, проследовала Вероника Альбертовна. Статский советник дважды провернул ключ в замке.

Да! Действительно, эта комната располагала к тайным встречам. В ней не было окон, но имелся канделябр со свечами. На стенах, украшенных обоями с восточным орнаментом, висели две картины с изображением обнаженных наложниц султанского гарема и одно зеркало. В углу стоял кожаный турецкий диван; в изголовье лежала аккуратная стопка белоснежного белья. Напротив — одежный шкаф и два стула. Пол был застлан недорогим, но мягким ковром. Посередине небольшого круглого столика господствовала ваза с букетом алых роз. Тут же на стеклянном блюде — горка с виноградом, мандаринами и свежей клубникой; коробка шоколада, бутылка вечной «Вдовы Клико» и два хрустальных бокала завершали натюрморт. Была здесь и вторая дверь. Она вела в умывальную комнату.

Клим Пантелеевич зажег свечи, откупорил бутылку шампанского и наполнил бокалы.

— За нас! — провозгласил он.

— За любовь! — ангельским голоском пропела супруга.

В тусклом пламени свечи он увидел лицо совсем другой женщины, не той, кроткой и домашней жены, которая встречала его каждый день. Теперь это была «мадам похоть». Она смотрела на него с вожделением самки, давно не имевшей интимной близости. Вероника поставила бокал, сладострастно провела кончиком языка по губам и стала быстро раздеваться, точно боясь, что ей помешают вдоволь насладиться возлюбленным.

И весь мир будто перевернулся. Они почти не говорили. Слышался стон и обрывки сладкого, как горячий шоколад, шепота: «милый», «ты прелесть», «еще!», «о Боже!»…

Неожиданно Вероника припала губами к уху мужа и, не выпуская его из объятий, прошептала:

— Я заметила, что за нами наблюдают. У турчанки на картине живой глаз.

— Пусть завидуют, — одними губами промолвил Ардашев, покрывая поцелуями ее нежную шею.

— Да! Пусть! — выдохнула она и вновь провалилась в бездну бесконечного счастья.

Турецкий диван хоть и предназначался для совокуплений, но таких страстей не видывал давно. Он стонал, покряхтывал, точно ветхозаветный дед, ругался и грозил развалиться, если его не перестанут раскачивать. Но Вероника была бесподобна. Изобретательная, как парижская куртизанка, и старательная, как наложница, получившая, наконец, долгожданную возможность усладить султана, она не жалела ни металлические пружины, ни статского советника. Дама потеряла голову. И была прекрасна.

Все закончилось так же неожиданно, как и началось. Вероника, точно гимназистка, согрешившая с преподавателем, посмотрела на мужа и зарделась. Она закуталась в простыню, как в тунику, и прошмыгнула в умывальную комнату.