Супостат
Шрифт:
Вероники Альбертовны нигде не было видно. «Вероятно, в примерочной», — подумал Клим Пантелеевич. Сдав верхнюю одежду в гардеробную, он остался в вестибюле. Свежая газета еще пахла типографской краской, и Ардашев, расположившись в кресле, с удовольствием погрузился в чтение.
Военные сводки за 4 февраля сообщали об ожесточенных боях в Галиции. В районе Лубны и Студенны наши войска перешли в контрнаступление и взяли в плен 10 офицеров и 1400 солдат австрийской армии, захватили три пулемета. Немцы продолжали атаковать по всем фронтам. И если от Кюзовки до Вышковского перевала наступление противника было отбито, то в Буковине русские части отошли за Прут.
Короткая
Тут же имелось короткое сообщение штаба Кавказской армии о столкновениях с турками в Зачорахском крае.
Колонка «Иностранных известий» рассказывала о бомбардировке Цетинье австрийским аэропланом, сбросившим на город четыре бомбы. И хоть из трех взорвалась всего одна, в результате налета погибли две женщины и трое детей. «Король Николай немедленно прибыл на место, чтобы утешить пострадавших»…
Раздался чей-то смех. Статский советник оторвался от газеты и увидел симпатичную шатенку, выпорхнувшую из дальней примерочной комнаты. За ней показался улыбающийся поручик. Веселая парочка прошествовала мимо. Скрипнула тяжелая входная дверь, и на пороге появился высокий человек в драповом пальто с поднятым воротником и в котелке («Одет не по сезону», — невольно отметил статский советник). Он осмотрел вестибюль и бросил взгляд на Ардашева. Дождавшись, пока поручик со спутницей покинут ателье, незнакомец сдал одежду и принялся о чем-то разговаривать с гардеробщиком. Погладив лысину и расправив усы, он стал перед массивным трюмо с высоким зеркалом из бемского стекла. В отражении посетитель продолжал наблюдать за Климом Пантелеевичем. Затем он прошествовал к комнате со стеклянной дверью и табличкой «Прием и выдача заказов» и что-то сказал. Не прошло и минуты, как туда же вошла роскошная брюнетка и увела визитера за собой. «Жандарм или полицейский? — задался вопросом Ардашев. — Скорее всего, полицейский. И пришел он сюда явно не костюм заказывать, а по служебной надобности — у него-то и свой совсем новый. Выясняет что-то… Да-с, — вздохнул дипломат, пробегая глазами по газетным строчкам, — работы у них хватает. Во время войны столько всякой нечисти набежало — не сосчитать, точно тараканов в кухмистерской».
Взгляд зацепился за небольшую заметку в колонке «Городские происшествия». В ней сообщалось, что «четвертого февраля в беспамятстве обнаружена белошвейка И-ва. Удивляет характер нанесенных увечий: глаза были выжжены серной кислотой, а на лбу и щеках выбиты три перевернутых креста. Несчастную доставили в Лечебную глазную больницу. По мнению врачей, зрение восстановить не удастся. У потерпевшей на иждивении находится слепая мать», — писала газета. «Сколько же на земле еще сосредоточено зла! — с горечью подумал Ардашев. — Каким нужно быть изувером, чтобы ослепить девушку, содержащую незрячую мать? Что за ирод сподобился на такой поступок?»
Клим Пантелеевич достал из кармана золотой «Мозер» и нажал на репетир, — часы отбили четверть седьмого. До начала представления в театре Сабурова оставалось три четверти часа.
Послышался знакомый стук каблучков. Ардашев повернул голову — из ближней примерочной вышла Вероника Альбертовна. Она была бледна.
— С тобой все в порядке?
— Да, только я очень расстроилась. Представляешь, тут работала замечательная модистка — Анечка Извозова. Молодая, красивая… А на днях ее нашли на Болотной с выжженными глазами и какими-то жуткими крестами на лице. Об этом мне только что поведала Фаина Мелентьевна. После недавней примерки я хотела еще раз зайти к ней, чтобы узнать, как помочь бедной девочке, но мне сказали, что к хозяйке только что явился полицейский.
«Ага, значит, я не ошибся», — отметил Клим Пантелеевич. Он потянулся за портмоне и сказал:
— Но давай хотя бы оставим для нее деньги.
— Нет, — покачала головой супруга, — так не пойдет. — Она задумалась на миг и предложила: — А что, если мы прямо к ней наведаемся? Я могу узнать, куда ее доставили.
— Не стоит. — Клим Пантелеевич указал на газету. — Она в Лечебной глазной больнице. Здесь есть сообщение об этом происшествии…
— Так ты уже все знаешь?
— Совсем немного.
— Тогда едем?
— А как же Сабуров и «мадам русская Режан»? А твоя любимая Грановская?
— Никуда они не денутся. Сходим в другой раз. Пойми, я не смогу смотреть комедию, смеяться, аплодировать, когда знаю, что с Анечкой стряслось такое горе… А билеты, билеты я подарю… хозяйке, Фаине Мелентьевне. Она дама свободная, может, и найдет время. Хорошо?
— Как скажешь, дорогая. — Ардашев достал из кармана две синих бумажки с отштампованными местами в партере и протянул жене. — Пусть только поторопится. Времени осталось не так много.
— Спасибо, я мигом. А ты возьми пока мою шубу, ладно?
— Конечно. Но не спеши. Теперь в этом нет надобности.
Вероника Альбертовна вернулась быстро. Свободный экипаж ожидал неподалеку. Но до больницы ехать пришлось долго. Старая лошаденка шлепала расхлябанной подковой и еле плелась, несмотря на угрожающие крики возницы. Она, видимо, давно знала добрый характер хозяина и совсем не боялась плетки. И в очередной раз не ошиблась.
На мосту подул ветер. С Невы потянуло холодом. На город опустился сумрак, но фонари еще не зажгли. На голых кленовых деревьях сидела стайка воробьев. Прыгая с ветки на ветку, птицы сбивались в кучу от холода и с опаской следили за двухместной каретой, подъезжающей к больнице. Извозчик натянул вожжи и остановил экипаж.
— Дождитесь нас, любезный, — помогая супруге сойти с подножки, велел Ардашев.
Привратник, сметавший со ступенек снег, придержал дверь и кого-то окликнул. Тотчас же появилась сестра милосердия. Это была женщина с морщинистым и уставшим от жизни лицом. Узнав цель визита, она попросила оставить одежду на вешалке и облачиться в белые халаты. Не проронив больше ни слова, смотрительница повела Ардашевых по длинному арочному коридору и остановилась у палаты № 11. Открыв дверь, указала рукой на дальнюю койку.
У самого окна лежала девушка с повязкой на глазах. Рядом, на тумбочке, виднелась простенькая керамическая ваза с дивными белыми лилиями. Кровати стояли в три ряда, по четыре в каждом. Углов, как и предписывали санитарные циркуляры, не было вовсе, и потому комната, словно корабельная каюта, казалась овальной. Пахло кислыми щами и кашей. Ардашевы подошли ближе, и Вероника Альбертовна, увидев глубокие, намазанные йодом раны на знакомом лице, не смогла сдержать слез и невольно всхлипнула.
— Анечка, здравствуй, это я, Ардашева. Вот, пришли с мужем тебя навестить. Я как узнала о случившемся, так сразу к тебе…