Супружеское согласие

де Бальзак Оноре

— Император не жалует артиллерии.

— Да, но он обожает дворянство, а вы из «бывших». Император сказал, — продолжал Монкорне, — что тех, кто женился в Париже во время войны, не следует считать опальными. Ну, как?

Казалось, граф не воспринимал этих слов.

— А теперь, — снова заговорил полковник, — я надеюсь, вы скажете мне, кто та очаровательная маленькая женщина, что сидит возле канделябра...

При этих словах глаза графа вспыхнули, он стремительно схватил руку полковника.

— Дорогой полковник, — сказал он прерывающимся голосом, — если бы этот вопрос задал мне кто-нибудь другой, я раскроил бы ему череп вот этим свертком золота. Оставьте меня, умоляю вас! Сегодня мне лучше застрелиться, чем... все мне здесь опротивело. Я сейчас уеду. Это веселье, музыка, эти дурацкие смеющиеся лица просто невыносимы!

— Мой бедный друг, — мягко произнес Монкорне, дружески похлопывая Суланжа по руке, — вы слишком горячитесь.

А что вы скажете, если я сообщу вам, что Марсиаль влюбился в эту очаровательную даму? Он от нее без ума и даже думать забыл о госпоже де Водремон.

— Посмей он только заговорить с ней, этот хвастунишка, — заикаясь от ярости, вскричал Суланж, — и я превращу его в лепешку, даже если он находится под защитой императорского герба!

Граф в изнеможении упал на диванчик, к которому подвел его полковник. Монкорне медленно удалился, поняв, что Суланж охвачен таким неистовым гневом, что шутки или простое товарищеское участие не успокоят его. Когда полковник Монкорне вошел в большой танцевальный зал, ему прежде всего бросилась в глаза г-жа де Водремон, и он заметил на ее лице, обычно таком спокойном, плохо скрытое волнение. Около нее оказался свободный стул, и полковник сел на него.

— Держу пари, что вы чем-то встревожены! — сказал он.

— Пустяки, полковник! Я хотела бы уехать отсюда, я обещала быть на балу у герцогини Берг, а до этого мне надо еще заехать к принцессе Ваграмской. Барону де Ла-Рош-Югон все это великолепно известно, однако он забавляется тем, что ухаживает за старушками.

— Вас тревожит не только это, я готов поспорить на сто луидоров, что вы никуда не поедете.

— Дерзкий!

— Значит, угадал?

— Итак, вам хочется узнать мои мысли? — проговорила г-жа де Водремон, ударив полковника веером по руке. — Пожалуй, я вознагражу вас, если ваша догадка верна.

— Вызова не принимаю, у меня слишком много преимуществ перед вами.

— Какая самонадеянность!

— Вы боитесь видеть Марсиаля у ног...

— У чьих ног? — спросила г-жа де Водремон, притворяясь удивленной.

— Вон того канделябра, — ответил полковник, указывая на прекрасную незнакомку и пристально вглядываясь в графиню.

— Вы угадали, — ответила кокетка, пряча лицо за веером, которым она обмахивалась. Помолчав, она продолжала: — Старуха де Лансак — а она, сами знаете, хитра, как старая обезьяна, — сейчас сказала мне, будто господин де Ла-Рош-Югон может навлечь на себя какую-то опасность, если станет ухаживать за этой незнакомкой, которая сегодня мешает общему веселью. Лучше бы увидеть смерть, чем это безжалостно-прекрасное лицо, бледное, словно призрак. Она — мой злой гений. — И графиня продолжала, сделав недовольный жест: — Госпожа де Лансак ездит на балы лишь затем, чтобы за всеми подсматривать, хотя всегда притворяется, будто дремлет. Старуха очень встревожила меня. Марсиаль дорого поплатится за шутку, которую сыграл со мной. Все же, полковник, раз он вам друг, скажите ему, чтобы он не огорчал меня.

— Я только что разговаривал с человеком, который дал слово прострелить Марсиалю голову, если он осмелится заговорить с этой дамой. А человек этот, сударыня, на ветер слов не бросает. Но я знаю Марсиаля, препятствия только дразнят его. Скажу вам больше: мы с ним держали пари.

Тут полковник что-то сказал графине, понизив голос.

— Правда? — спросила она.

— Клянусь честью!

— Благодарю вас, полковник, — ответила г-жа де Водремон, кокетливо взглянув на него.

— Окажите мне честь протанцевать со мной.

— Хорошо, только второй контрданс. Во время первого я хочу узнать, что может выйти из всей этой затеи и кто та худенькая дама в голубом; она, кажется, неглупа.

Полковник понял, что г-жа де Водремон желает остаться одна, и удалился, довольный тем, что так удачно начал атаку.

На балах иной раз можно встретить женщин, которые, как г-жа де Лансак, следят за всем происходящим, подобно бывалым морякам, наблюдающим с берега борьбу молодых матросов со штормом. В это мгновение г-жа де Лансак, видимо, заинтересовавшаяся участниками этой сцены, могла легко догадаться о тревоге, терзавшей графиню. Напрасно кокетка изящно обмахивалась веером, напрасно улыбалась она молодым людям, приветствовавшим ее, и пускала в ход все уловки, к которым прибегают женщины, чтобы скрыть сердечное волнение, — г-жа де Лансак, одна из самых проницательных и лукавых герцогинь XVIII века, унаследованных XIX веком, читала в ее сердце и в мыслях. Старая дама замечала признаки, свидетельствующие о душевном смятении графини де Водремон. Незаметная морщинка, прорезавшая это белое и ясное чело, еле уловимое подергивание лица, чуть нахмуренные брови, почти неприметно вздрагивающие губы, яркость которых не могла ничего утаить от старой герцогини, — все это было приметами, по которым она читала, как в открытой книге. Восседая в покойном кресле, скрытом ее пышными юбками, маститая светская львица болтала с каким-то дипломатом, разыскавшим ее, чтобы послушать анекдоты, которые она так хорошо рассказывала, и в то же время она любовалась отображением былой своей молодости в прелестной графине де Водремон; ей нравилось, как та искусно скрывает свое горе и сердечные раны. И действительно, чем глубже страдала графиня де Водремон, тем больше старалась она казаться веселой; она думала, что найдет в Марсиале человека одаренного и что при его содействии ей удастся играть влиятельную роль в свете; теперь она сознавала свое заблуждение, пагубное для ее репутации и обидное для ее самолюбия. Чем внезапнее были ее страсти, тем они были сильнее, как у всех женщин той эпохи. Души, увлекающиеся быстро и часто, страдают не менее сильно, чем души, верные одной-единственной привязанности. Правда, графиня де Водремон влюбилась в Марсиаля совсем недавно, но даже самый заурядный хирург знает, что ампутация здорового органа гораздо болезненнее, чем органа больного. В чувстве графини к Марсиалю было что-то обещающее, тогда как связь ее с Суланжем ничего не сулила в будущем и была отравлена угрызениями совести, которые терзали ее любовника. Герцогиня де Лансак, подстерегавшая подходящую минуту, чтобы поговорить с графиней, поторопилась отпустить дипломата, ибо даже у старой женщины в присутствии поссорившихся любовников пропадает интерес ко всему прочему. Г-жа де Лансак, словно подзадоривая графиню, так язвительно взглянула на нее, что молодая женщина испугалась, полагая, что ее судьба находится в руках этой старухи. Иногда взоры, которые женщина бросает на женщину, напоминают пламя факелов, предвещающих развязку трагедии. Надо было знать герцогиню, чтобы понять тот ужас, который внушало графине выражение ее лица. Г-жа де Лансак была представительной женщиной, черты ее лица говорили о том, что когда-то она была очень хороша. Под густым слоем белил и румян почти не было заметно морщин, но глаза ее ничего не могли позаимствовать у поддельной яркости щек и казались еще более тусклыми. Она вся сверкала бриллиантами и одевалась с таким вкусом, что не казалась смешной. Ее острый нос выражал ехидство. Удачно вставленная челюсть придавала рту что-то ироническое, вызывая в памяти усмешку Вольтера. Вместе с тем очаровательная изысканность обхождения настолько смягчала язвительность речи, что упрекать ее за едкость было невозможно. Серые глаза старухи оживились, на губах заиграла улыбка, говорившая: «Ведь я вам обещала!», — и она устремила торжествующий взгляд в уголок гостиной, где томилась у канделябра молодая дама в голубом: бледное личико незнакомки от радости залилось румянцем. Союз между нею и г-жой де Лансак не ускользнул от проницательного взгляда графини де Водремон, которая почуяла тут какую-то тайну и захотела проникнуть в нее. В это мгновение барон Марсиаль де Ла-Рош-Югон, расспросив всех пожилых дам и так и не узнав фамилии незнакомки в голубом, сделал еще одну отчаянную попытку и обратился к графине де Гондревиль, но услышал малоудовлетворительный ответ:

— Эту даму мне представила бывшая герцогиня де Лансак.

Случайно обернувшись к креслу, на котором сидела старуха, барон перехватил многозначительный взгляд, брошенный ею на незнакомку, и хотя с некоторых пор он был с герцогиней в натянутых отношениях, все же решил подойти к ней. Заметив бойкого барона, вертевшегося около ее кресла, бывшая герцогиня лукаво улыбнулась и так выразительно взглянула на г-жу де Водремон, что полковник Монкорне расхохотался.

«Старая колдунья напускает на себя дружелюбный вид, — подумал барон, — значит, она собирается сыграть со мной какую-нибудь злую шутку».

— Сударыня, — обратился он к ней, — я слышал, будто вам поручено охранять редкостное сокровище.

— Вы принимаете меня за дракона? — спросила старуха. — Но о ком это вы говорите? — добавила она так ласково, что надежда вернулась к Марсиалю.

— О той изящной незнакомке, которая из-за ревности всех этих кокеток пребывает в одиночестве. Вы, разумеется, знаете, кто она?

— Знаю, — ответила герцогиня. — Но зачем вам эта провинциалка, недавно вышедшая замуж? Она никуда не выезжает.

— Почему она не танцует? Она так хороша! Хотите, заключим с вами мирный договор? Если вы соблаговолите дать мне сведения обо всем, что меня интересует, то клянусь, что стоит вам попросить о возврате лесов, которыми владел род Наварренов, и ваша просьба будет горячо поддержана перед императором палатой государственных имуществ.

Принадлежность г-жи де Лансак к младшей ветви дома Наварренов (герб которой изображает на голубом поле серебряный жезл и шесть серебряных наконечников пики, пересекающих поле сверху донизу), а также близость старой дамы к Людовику XV дали ей право на титул «жалованной герцогини»; но Наваррены еще не вернулись из эмиграции, поэтому барон просто-напросто предложил старухе пойти на подлость, намекнув, что она может присвоить себе владения старшей ветви.