Суровая путина
Шрифт:
Но пробраться через фронт, хотя бы и на дубах, днем и с малым количеством патронов, в то время, как вдоль гирл уже шныряли немецкие разъезды, было рискованно.
Партизаны решили дождаться ночи и под прикрытием темноты выйти на дубах гирлом в море, а оттуда на Кагальник.
Теплые, пропахшие болотной сыростью сумерки опустились на гирла, когда отряд Автономова углубился в займище. С востока продолжал дуть ровный весенний суховей. В меркнущей синеве неба дрожали тусклые звезды. Ветер, казалось, раздувал их, как тлеющие угольки.
Автономов решил
— Господин хорунжий, дозвольте совет подать…
— Говори!
Автономов не пренебрегал советами вахмистра, доверяя его сметке.
— По всему видать, — эта братия забилась в самое кодло, — сказал Сидельников. — Эти места я хорошо знаю. Ежели мы будем напролом идти, в аккурат напоремся на ихние пули. А я думаю так: ветерок сейчас в ихнюю сторону, камышек, что порох. Дозвольте побаловаться огоньком. Этак в два счета их выкурим.
— Прекрасно! Делай! — скомандовал Автономов.
Сотня вброд перешла ерик, растянувшись полукругом, оцепила таинственно шелестевший камышовый лес.
Выйдя на тропу, на которой в последний раз расстался с Яковом Ивановичем, Анисим еще раз зорко осмотрел в бинокль быстро меркнущую даль. Ветер усилился, шелест сухого камыша глушил остальные звуки.
Поглощенный мыслями, Анисим не заметил, как подошел к нему Павел Чекусов. Анисим услышал его тяжелое дыхание и обернулся. Чекусов был весь обвешан гранатами и пулеметными лентами.
Анисим отвел от глаз бинокль, тихо сказал:
— Паша, давай отчаливать.
— Уже все готово. Можно пробираться к дубам. Пулемет уже погрузили, — ответил Чекусов.
Сумерки еще больше сгустились. Внезапно на востоке, откуда дышал порывистый суховей, взметнулось широкое пламя. Над головами партизан с тревожным свистом пролетела стая уток. Издалека донеслось пугливое кряканье, шумный всплеск волн. Не прошло и минуты, как пламя размахнулось от ерика к ерику, стало охватывать многосаженные поляны высушенных ветрами прошлогодних камышей. Пахнуло зноем, займище озарилось багровым сиянием, точно непрерывные молнии заиграли по земле. Послышался сухой треск, будто лопались тысячи патронов.
Анисим и Павел Чекусов стояли несколько секунд пораженные.
— Кто-то запалил камыш! — срываясь с места, не своим голосом крикнул Анисим. — Скорей в табор.
Чекусов и Анисим побежали к скрытой в камыше грядине.
— Ребята, за мной! К дубам! — скомандовал Анисим и первый бросился к ерику.
Человек десять партизан уже сидели в дубах и выстрелами давали условные сигналы. Тропа от стойбища к заводам лежала через густое камышовое поле, шагов в двести шириной. Пламя, переносимое ветром, сразу на десятки саженей уже перерезывало ватажникам дорогу, огненным прибоем надвигалось на грядину.
Страшен пожар в камышах в засушливое ветреное повесенье! Огонь перекидывается по пушистым, вспыхивающим, как порох, муханицам с молниеносной быстротой, пожирает целые десятины. Едкий дым душит все живое, что не успевает сгореть в пламени. Воздух накаляется, как в жарко натопленной печи, искровой вихрь подымается высоко в небо, осыпается за много верст черной метелью. Вода в стоячих озерцах закипает, и в ней, как в котле, сваривается рыбья мелкота.
Узкая тропа позволяла ватажникам отступать только гуськом. Они были стиснуты плотной, непроходимой чащей. Позади Анисима, задыхаясь, увязая костылем в грязи, ковылял Панфил.
До берега оставалось не более семидесяти шагов, когда огонь пересек тропу у самой заводи. Анисим увидел, как ослепительное полотнище пламени взметнулось к самому небу. Ватажники столпились, задыхаясь от страшной жары, кашляя от дыма. Тяжелая, медлительная цапля, не успев вовремя подняться с гнезда, билась, махая обгорелыми крыльями. Унылый ее крик походил на стон. В багровом небе, дико и жалобно крича, носились бакланы.
В займище стало светло, как днем. Оглушительный треск мешал говорить. С востока с шипением катилась волна огня, от которой, казалось, уже не было спасения. Она неслась прямо к тому месту, где стояли партизаны. Воздух становился все горячее, треск громче. Анисим уже не мог слышать голосов товарищей, хотя по движению запекшихся губ, по разинутым ртам было заметно, что они о чем-то кричали ему.
Еще более узкая тропа вела в сторону, и партизаны, ломая камыш, бросились по ней.
Анисим оглянулся и увидел Панфила. Он поскользнулся на кочке, упал… Анисим и Пантелей Кобец подхватили его и, сделав несколько отчаянных прыжков, не выпуская из рук Панфила, очутились на высокой, ярко освещенной грядине.
Пламя, отгородившее партизан от места стоянки дубов, бушевало на расстоянии тридцати шагов от грядины, этого счастливого островка среди огненного моря. Партизаны сгрудились на этом островке, осыпаемые искрами. У некоторых уже начинали дымиться шапки и ватники.
Анисим оглядел товарищей. Это были его сподвижники в крутийских делах, и новые друзья, связанные одним желанием. Разговаривать было некогда и невозможно. Панфил потерял костыль и стоял, пошатываясь, опираясь на винтовку. Пантелей Кобец и Андрей Полушкин спешно окашивали резаками вокруг островка сухую прошлогоднюю кугу. Иван Журкин зажигал ее с подветренной стороны, чтобы огонь вылизал черную прогалину, на которую можно было бы отступить. Люди молча, без сговора, делали все, чтобы спасти друг друга.
Но грядина была все же недостаточно широка. Оставаться на ней было рискованно. Пламя двигалось теперь прямо к ней и могло затопить ее. Анисим с напряжением выискивал места, не захваченные огнем, мысленно соразмеряя их, соединял тропинками. Надо было пробираться к заводи во что бы то ни стало. Он уже догадывался, что вслед за пламенем крадутся немцы и дроздовцы. Эту догадку он прочитал и в глазах товарищей.
«Скорее к дубам, где есть пулемет и лежит часть винтовок и патронов! Скорее поднять паруса и плыть к своим!» — как бы говорили их взгляды.