Суровая путина
Шрифт:
— Кто такой? — строго окликнул Аниська.
В ответ на оклик прозвучал знакомый голос бывшего председателя гражданского комитета.
— Ты чего тут? — спросил Аниська. — А где же казаки?
— Хе-хе, казаки… Яки казаки? Ты шо — сказывся? Их уже давно выпустили.
— Кто выпустил?! Кто разрешил выпустить?!
— Я выпустив, ось кто! А ты, хлопче, трошки припозднився…
— Ты! Ты… предатель! Сволочь!
Аниська схватил председателя за воротник рубахи, рванул с такой силой, что на пол посыпались пуговицы.
— Ты это чего
— Ну-ну… не здорово, а то…
Подавшись назад, тяжеловесный приморец развернулся в темноте, ударил Аниську кулаком в висок. Удар пришелся вскользь. Пошатнувшись, Аниська вывалился за дверь.
Отовсюду уже слышался дробный топот бегущих людей. Решив, что это поспешают на помощь ватажники, Аниська крикнул:
— Ребята, сюда!
По хутору прокатились выстрелы. За спиной Аниськи послышались голоса, торопливое щелканье затворов. Чьи-то руки схватили его. Теперь он понял, что председатель кулацкого гражданского комитета был не одинок, что мержановские прасолы предали новый совет.
Аниська почти вслепую ударил кого-то в голову, у кого-то вырвал винтовку и, ловко вывернувшись, как это делал не раз, помчался вдоль улицы.
У совета Аниську ждали ватажники: Павел Чекусов, Сазон Голубов, Пантелей Кобец, Максим Чеборцов, Панфил Шкоркин. Ветер глушил их голоса. Они окружили Аниську.
Сговариваться не было времени. По проулку бежали, стреляя, казаки. Рыбаки бросились врассыпную, перепрыгивая через изгороди, ломая подгнившие колья.
Но Аниська не двигался. Все кончилось. Он опоздал… И помощь из станиц опоздала. Защищать больше нечего, кроме своей жизни. Значит, и ему надо бежать.
Но он продолжал стоять у крыльца с мучительным чувством отчаяния и гнева на свое бессилие. Потом присел у камышовой изгороди, расстрелял в темноту обойму патронов, хотел было перескочить изгородь, по не успел.
С двух сторон навалились на него.
— Руби! — послышался озверелый крик.
— Стой! Живым приказано… — прохрипел кто-то у самого уха, стискивая Аниське руки.
Удар чем-то тяжелым в затылок оглушил Аниську.
Очнулся он, когда его тащили по улице. Двое милиционеров-казаков поддерживали грузное тело. Третий шел сзади и размеренно, через каждые три шага, ударял прикладом в спину.
На залитый кровью лоб падали отрадно освежающие капли дождя. Аниська раскрывал рот и жадно хватал их, чтобы утолить жажду. После каждого удара он только молча скрипел зубами.
— Стойте! Куда вы меня?! — сплевывая кровь, спросил Аниська.
— Иди, знай! — подтолкнул прикладом в спину казак.
Пошатываясь, Аниська всмотрелся в лицо милиционера, неумело сжимавшего его правую руку, и узнал Ивана Журкина.
— А-а, Иван Васильевич… Здорово… — насмешливо проговорил Аниська. — Вот до чего ты дослужился!
Журкин сердито засопел:
— Помалкуй!
И вдруг, деланно повысив голос, закричал:
— Иди, иди, хамлюга!
Но тут же, когда шедший сзади казак хотел ударить Аниську прикладом, он ловко удержал его руку.
— Господин есаул не приказал. Сказано — всем хутором на сходе пороть будем.
Аниську втолкнули в зловонную камеру, в которой час назад сидели кордонники.
Подталкивая его в спину, Иван Журкин наклонился к его уху, шепнул:
— Ты не бойся. Я это так шумлю, для блезиру. Мы тебя освободим.
Но в эту минуту второй конвоир изловчился в последний раз и ударом приклада в голову снова лишил Аниську сознания.
Резкая струя ветра врывалась в незастекленное окно кордегардии. Аниська застонал, подполз к окну, прижался лицом к решетке. Холодное дуновение утра освежило его распухшее лицо.
Жадно вдыхая солоноватый морской ветер, медленно приходил в себя. Тупая боль терзала спину.
Над камышовыми кровлями хат ярко румянилось небо; похожие на больших огненных птиц, летели на север клочья облаков.
Светало.
Мысли Аниськи прояснились. Беспокойство охватило его: где товарищи? Удалось ли им убежать из хутора?
Он то подходил к решетке, хватал, ее руками, пробуя согнуть ржавые прутья, то, прихрамывая, ходил из угла в угол. Когда руки его цеплялись за решетку, часовой, угрюмый рыжебородый казак-старовер, спокойно и деловито бил его прикладом по пальцам.
В полдень Аниську отвели в гражданский комитет, где производила следствие о мятеже приехавшая из города комиссия.
В низкой, чисто прибранной комнате за двумя сдвинутыми столами сидели присяжный поверенный Карякин и два следователя. Важно развалившись на стуле, положив на эфес шашки затянутые в белые перчатки руки, есаул Миронов рассказывал членам комиссии о том, как он привел к повиновению непокорных казаков. Вежливым басовитым хохотком поддерживал его Дмитрий Автономов. У печки, по-солдатски опустив руки, почтительно и неуклюже сутулился председатель гражданского комитета.
При появлении Аниськи все замолчали.
Карякин пригласил его сесть.
— Будьте любезны… Я попрошу вас удалиться на время, — вежливо обратился следователь к Миронову и Автономову.
Есаул и подхорунжий вышли из хаты.
Чиновник в золотом пенсне быстро записывал ответы Аниськи, неодобрительно мыча что-то сквозь зубы.
— Расскажите, Карнаухов, об обстоятельствах, которые предшествовали столкновению рыболовной команды с рыбаками хутора Мержановского, — сказал следователь.
— А зачем это вам? — спросил Аниська.
— Это нужно для суда, — невозмутимо вежливо пояснил член комиссии.
Аниська молчал, нагнув голову.
— Вы не желаете отвечать? — спросил следователь.
— Не желаю. Я не верю вашему суду.
— Очень Нехорошо. Очень, — промямлил следователь.
Аниську увели.
Павла Чекусова, Панфила Шкоркин а и Онуфренко вечером того же дня под строгим конвоем увезли в Ростов. Об этом ничего не знал Аниська. Он попрежнему томился в своей одиночке.