Суси-нуар. Занимательное муракамиедение
Шрифт:
Сам Мураками не любит, когда его творчество анализируют, «разбирают по винтикам». Как писатель не раз признавался в интервью, сочиняет он «по наитию», никогда не зная, что будет с героями дальше, и никакого «особого смысла» между строк не вкладывает. «Я просто пишу, потому что мне нравится писать, вот и все».
«Зайдя в книжный магазин, – признается Мураками, – я стараюсь не приближаться к полкам, на которых могут стоять мои книги. Слишком уж неловко там себя чувствую. Но когда все-таки подхожу туда по делу, помимо своих романов, нередко встречаю и чьи-то книги обо мне. В первую секунду обычно удивляюсь: с чего бы столько народу интересовалось моей персоной? Но потом, конечно, говорю себе,
Сам я никогда не читаю критики на свои книги. В конце концов, у писателей есть право писать, что им хочется, а у критиков – право критиковать, что им хочется. Но если критикам для работы приходится (наверное) читать писателей, то писатели от обязанности читать критиков, слава богу, свободны. И в этом смысле мне, можно сказать, повезло.
С другой стороны, я сам часто задумываюсь: почему я пишу именно так, а не иначе? Кто такая на самом деле Заводная Птица? Что для меня символизируют жаббервоги? Именно потому, что мне самому хочется в этом разобраться, я и пишу. Но очень часто чем дальше я пишу, тем глубже становятся эти тайны. Вот, собственно, что такое мои романы. В них нет ответов на вопросы. Или скорее наоборот – сколько читателей, столько ответов там и отыщется…
И когда меня спрашивают, что я имел в виду своими книгами, так и хочется ответить: «Если у вас хватает лишних денег, чтобы купить мои книги, откройте их, завалившись на диван поудобнее, и, жуя какую-нибудь еду постраннее, попробуйте сами в этом разобраться». Очень хочется так ответить, но это уже попахивает нарушением прав потребителя, поэтому лучше уж я промолчу.
Если же говорить о литературной критике в целом – я думаю, не стоит тратить время на эссе и рецензии, которые:
1) Перемалывают книгу в крошку, выискивая микроскопические детали и подробности, чтобы сделать на их основе непоколебимые вселенские выводы.
2) Написаны надменным тоном, в духе: «Вам, простакам, этого не понять, но на самом деле все так-то и так-то».
3) Постоянно цитируют саму книгу.
4) Чересчур уверенно определяют, что в книге добро, а что – зло, где там черное, где белое.
5) Пестрят зубодробительными спецтерминами – такими заумными, что и не поймешь, о чем речь.
6) Наоборот, слишком «просто и доходчиво» объясняют читателю, о чем эта книга.
7) Как бы ни пытались говорить о книге, в итоге повествуют лишь «о себе любимом».
8) Используют нецензурные выражения.
9) Написаны чересчур эмоционально (не важно, хвала это или хула).
Вот, примерно так. А вообще, я просто хотел бы, чтобы люди читали мои книги, понимая, что это – писатель, который живет с ними в одно время и дышит одним с ними воздухом. Вот и все…»43
«Вот и все»?
Не могу не вспомнить один занятный эпизод из собственной молодости.
Однажды на заре русского Интернета я написал небольшой рассказ и повесил его на обсуждение в Сеть. Разгорелись дебаты, а когда попытался вставить слово я сам, Фаина Гуревич, наша замечательная переводчица Бротигана и не только, ласково притормозила меня следующей просьбой:
– Помолчите, Митя, люди и без вас разберутся, что это вы такое написали.
Обожаю Фаину Гуревич.
10
От общего к личному.
«Охота на овец»
1995 год, город Принстон, Нью-Джерси. Харуки Мураками читает лекцию в аудитории университета44. В зале яблоку негде упасть: послушать «самого неяпонского японца» съезжаются студенты – филологи и не только – из других вузов и даже из других штатов. По-английски писатель говорит чуть медленнее, чем носители языка. Но, как и на родном японском, очень тщательно подбирает каждое слово, точно нанизывает бусы на нитку, отчего в целом речь выходит плотной и содержательной.
Подходит время для вопросов. Кого-то интересует, как Мураками строит работу над сюжетом. Кто-то спрашивает о тенденциях в сегодняшней японской литературе. Третьей поднимает руку молодая экзальтированная девица с цепким взглядом и отточенными жестами.
– Мистер Мураками! А ведь правда?.. – Увесистая пауза. – Ведь это правда, что ваша Овца – не что иное, как символ первородного феминистического начала в контексте патриархального уклада современного социума? – с победным видом отчеканивает девица и умолкает в ожидании немедленного подтверждения своих слов.
Полутысячная аудитория застывает, как стая тунцов в морозильнике океанского траулера. На дворе – политкорректная Америка 90-х. А в первых рядах перед писателем дюжина диктофонов фиксирует каждое слово.
Мураками задумывается на какие-то пять секунд. И поднимает на вопрошавшую безмятежные глаза.
– Да нет… – отвечает он с мягкой улыбкой. – Овца – это просто Овца.
Буквальный перевод названия романа «Охота на овец» – «Приключения вокруг овцы». Но в русском языке за словом «приключение» уже традиционно закрепился сказочно-детский оттенок. К тому же выговорить «вокруг овцы» – язык спотыкается. В оригинальном названии даже иероглифы выражают опасность – куда более серьезную, чем в слове «приключение». Может, «авантюра»? «Авантюра вокруг овцы» пахнет адюльтером… Американцы назвали роман «A Wild Sheep Chase», но тут у меня претензия к неопределенному артиклю: без него лучше, многозначнее, ибо на японском непонятно, одна овца или их много. Я остановился на множественном числе, пусть читатель сам решит, кто волки и кто за кем гоняется…
В 1979 году Фрэнсис Форд Коппола получил в Канне «Пальмовую ветвь» за «Apocalypse Now». И хотя критика упрекала фильм за «нехватку историчности» и «безыдейность», «Апокалипсис» до сих пор потрясает зрителей всего мира.
В 1981 году Мураками начинает собирать материал для «Овец» и в октябре уезжает для этого на Хоккайдо. В этот же период, с июля 81-го по сентябрь 82-го, в культурологическом альманахе «Уми» выходит серия его статей «Америка современников» (До: дзидай-но Амэрика), по одним названиям которых можно неплохо представить, на каких «китах» писатель строит работу над своим первым крупным романом. Всего этих статей было шесть:
1. Страхи изможденного человека – Стивен Кинг.
2. Гиперболизация реальности – Произведения о Вьетнамской войне.
3. Анархизм как метод – «Апокалипсис» Фрэнсиса Копполы.
4. Эта антисовременная современность – проза Джона Ирвинга.
5. Рождение и развитие урбанистической прозы – Чандлер и после.
6. Жертва, обреченная изначально – Джим Моррисон, «The Doors».
Сам писатель признает (в третьей и пятой статьях), что больше всего на сюжет «Охоты на овец» повлияли «Апокалипсис» Копполы и «Долгое прощание» Чандлера. На эпизодическом же уровне дотошная японская критика склонна видеть заимствования из того же Ирвинга: например, кому-то облик Человека-Овцы напоминает «медвежий» камуфляж Сузи в «Отеле Нью-Гемпшир»45.
«Я согласен с критиками Копполы, – пишет Мураками. – Да, этот фильм безыдеен и неисторичен. И тем не менее, это великое произведение – прежде всего потому, что это очень «приватный» фильм (private film), не имеющий особого отношения к Вьетнамской войне как таковой»46.
В той же статье он не раз упоминает, что благодаря великолепной режиссуре Копполе удалось снять высококачественную драму в «узком, ограниченном пространстве», из-за чего фильм воспринимается очень «приватно», без каких-либо прямых исторических аналогий.