Суси-нуар. Занимательное муракамиедение
Шрифт:
– Так это вы нас встречаете? – спрашиваю я, озираясь в поисках принимающей нас стороны.
– Да! То есть нет! – щебечет двадцатилетняя муракаманка в потертой джинсе. – Я студентка, японский учу. Я же была у вас на лекции в феврале, не помните? Вы еще тогда обещали, что Мураками привезете, я ждала, ждала…
– Вот, – говорю, – Мураками-сан. Люди вас тут на японском читают.
– Круто! – улыбается Мураками. – Я правда очень рад. Как зовут?
– Катюша! – радостно рапортует Катюша и продолжает щебетать по-японски на языке такой высоковольтной степени вежливости, точно ее занесло на прием к Императору.
– А откуда вы узнали, что мы приедем?
– Из Интернета! –
Мураками, усмехаясь, расписывается – «Катюше от Харуки», и тут нас находит встречающая турфирма.
Я смотрю на этих людей – и мне сразу становится спокойнее.
Поясню: это у меня с детства. За все 60-е, 70-е и немножко 80-е, прожитые мною на острове, я привык к мысли: если за дело берутся сахалинские корейцы – дело получается. Именно сахалинские корейцы кормили нас свежими овощами со своих огородов и прочими разносолами, пока Москва плевала на обеспечение острова самой банальной едой. Когда очередные коровы, присланные с материка для планового разведения в грядущую пятилетку, упрямо всплывали по долинам вверх копытами после ежегодных тайфунов, мои сограждане кормились с корейского рынка. В этих казалось бы «людях без корней» всегда ощущалась какая-то внесистемная надежность. Многие хотели вернуться в Корею. Их не пускали. То туда не пускали, то отсюда. А когда стали пускать, было поздно: жизнь слишком коротка, чтобы скакать по заграницам на старости лет.
К слову сказать, первые в жизни японские иероглифические словари я увидел в семье своего одноклассника Игоря Ли (позже окончил МФТИ с красным дипломом). Его родители, как и многие им подобные, работали среди русских, а по вечерам учили японский язык как альтернативу окружающему Совку. Слушали японские радиостанции, а кто антенну мог собрать – и телевизор самурайский смотрели. Правда, то было уже совсем редкое удовольствие: антенны то и дело вычисляло и отбирало, неизменно штрафуя, вездесущее Гэбэ. Именно у корейских друзей я научился есть палочками и впервые услышал редкую для «большой земли» японскую музыку. Так и менялись, помню, кассетами все 70-е – кому что нравилось: «Бони М» на «Бони Дзякс» или «Пинк Флойд» на Сакамото Рюити.
Вот почему, я считаю, особенно здорово, что с русским Сахалином Мураками знакомили именно местные корейцы. Пожалуй, весомей и убедительнее для японцев об этом не рассказал бы никто.
– А вашим гидом всю дорогу будет Им-сан! – представляют нам крепкого корейского старикана, который вдруг отвешивает классический восточный поклон и приветствует нас на вышколенно-вежливом, чуть ли не довоенном японском. И я понимаю, что перед нами – ходячая история Сахалина. На вид старикану лет под шестьдесят. А на поверку – вообще семьдесят два. Как выясняется по дороге в гостиницу, Им-сан родился в 1931 году, когда Южный Сахалин был частью префектуры Карафуто. Учился в школе с японскими детьми, а после 45-го, когда японцев выбили с острова, жил дальше с русскими. Его семье, как и десяткам тысяч пригнанных сюда на работу, ни японцы, ни русские вернуться на родину шанса не дали.
– Но теперь, я слышал, уже вроде можно? – говорит Мураками. – Не собираетесь?
– Да теперь-то что толку! – качает седой головой дед, глядя куда-то сквозь сопки на горизонте. – «Можно» сказали при Горбачеве. Еще мой отец был жив. Он и засобирался, хотел сам уехать да родню перетащить. Долго всех нас уговаривал… А я и сказал ему: «Да куда ж я поеду? Разве там у меня есть будущее? Я же здесь родился, прожил всю жизнь. Здесь и помру»…
Источники расходятся в том, сколько именно корейцев было депортировано на Сахалин в годы Второй мировой. Называются разные цифры: от 20 до 60 тысяч человек. Сегодня на Сахалине, по данным последней переписи, проживают 38 тысяч корейцев. Около 5 тысяч из них по-прежнему изъявляют желание уехать.
ХРОНИКИ СУШЕНОЙ КАРАКАТИЦЫ:
И вот мы уже едем по улицам Южно-Сахалинска – а ощущение раздвоенности все не отпускает. Кажется, сверни за угол – и ты снова в Хакодатэ. Никогда бы такого не испытал, не приедь я сюда.
То есть Сахалин – это действительно очень близко. Да что там говорить: между Хакодатэ и Корсаковом – каких-то 45 километров!
Гостиница нам достается на удивление приличная («аригато» американским инвесторам-нефтелюбам!), прямо на краю огромного парка имени Гагарина. График сегодня свободный, до ужина еще пара часов. Решаем прошвырнуться по парку.
В ходе прогулки выясняется множество мелких пристрастий наших гостей. Так, все встречающиеся на нашем пути животные, особенно кошки – как домашние, так и бродячие, – тщательно изучаются и фотографируются. Кошки?
– Почему кошки? – не выдерживаю я после третьей отснятой животины.
– Ну, во-первых, мы с Харуки старые кошкоманы, – поясняет Юми-сан. – И считаем, что будущее той или иной страны во многом зависит от того, как люди обращаются, например, со своими кошками…
«О как!» – впадаю я в ступор.
А великий сочиняльщик тем временем застывает у киоска, шевеля губами.
– «Поп-корн»… – зачитывает он вслух. – «Хот-дог»… «Ва-та»… Смотри-ка – и точно, вата… Вот это язык! Не успел алфавит зазубрить, а уже все понимаю…
Довольный, просит запечатлеть его на фоне покоренной вершины русского языка.
После обеда в парке народу немного, хотя половина аттракционов еще работает. На некоторых резвятся тинейджеры, а по аллеям вокруг гуляют парочки студенческого возраста. У многих в руках – бутылки оригинального сахалинского пива «Бир». Что приводит Мураками в еще больший филологический экстаз.
– Цудзуки-кун! – зовет он фотографа. – Если еще раз сюда зайдем, надо будет с пивом прогуляться. Хорошие кадры получатся – с русским биром по Сахалину…
На открытой площадке рядом с «чертовым колесом» – нечто похожее на эшафот в стиле хай-тек с шестами и канатами. Под эшафотом дежурит оторванного вида девица и, позевывая, читает что-то из Генри Миллера. Огромный полураскуроченный кассетник «Сони» на ящике рядом затапливает окружающую среду грязно-тяжким, как жидкий асфальт, «Раммштайном». Над девицей надпись: «Для лиц до 16 лет».
Довольно долго я не могу сообразить, что все это означает.
– «Ка-та-пуль-та»… – снова зачитывает любознательный Мураками. – Типа «банджи» наоборот. То-то я смотрю, ни одного желающего не видать…
– А что, Харуки-сан, – подзадоривает Цудзуки. – Может, с сахалинским пивом – да на русскую катапульту? Вот это будет кадр!
– Я – пас, – мрачно улыбается Мураками. – Перед ужином пиво не пью. Но тебя, если что, могу на видео снять.