Суть острова. Книга 2 (Что может быть круче своей дороги?)
Шрифт:
Жена дает, например, заказ: проследить за ее муженьком, следить в течение уик-энда, куда он ходил, с кем встречался, что делал. Особое внимание обратить не на пивные с ресторанами, а на особей женского пола. Протокол, хронометраж, видеосъемка, все такое… Предположим, накрыл их Бобби с поличным и доложил жене. В результате семейная катастрофа, с разводом, с разделом, с битьем по щекам… Но предположим, что не накрыл. Муж ездил к старенькой маме, потом выпил чашечку кофе в кафе, где не было ни одной женщины младше семидесяти, потом читал газету на бульваре, ни с кем ни разу не переглянувшись, потом поехал домой. По пути кормил уток в пруду. Ни с кем из посторонних не разговаривал, ни так,
Как бы не так: либо мы плохо за ним следили, либо он искусно шифруется, зная за собой вину и подлость, «что еще хуже, чем если бы он честно во всем ей признался'… От себя скажу: дурак он будет, если захочет терпеть все это беспочвенно, и вдвойне дурак, если признается. Проверки следуют за проверками, с нашим участием, либо кустарно, либо еще как, но хорошей жизни у них не будет: бред ревности не хуже туберкулеза справляется со своими носителями, разве что быстрее… Для продуктивной деятельности фирмы и отдела, в таких случаях, как цинично шутит Боб, отсутствие результата – худший из результатов.
Боб превеликий бабник, сколько он перетрахал заказчиц и подруг заказчиков – кошмар! Другой бы за аморалку давно вылетел с работы на бреющем полете, Бобу все с рук сходит, ибо он талантлив, как в труде, так и в своем паршивом кобеляже: нет на него хоть сколько-нибудь существенных жалоб и поклепов, никто его не пытается шантажировать разоблачениями, и он никогда и никого не пытался «прижать» с помощью своей информации. Он не доставляет хлопот своей альма-матер, фирме «Сова», предан ей душой и телом, приносит ей успех и деньги. То, что он при этом шалопай и похотливая скотина – так его личное дело: слава Богу и Господину Президенту – в свободной стране живем.
Сижу я в «тронном зале», помаливаюсь помалу, без конкретной адресации, в пустоту, чтобы и третий «диспетчерский» день прошуршал также тихо, как и два предыдущих, пытаюсь нарисовать в блокнотике характерный профиль Боба, но тот вертится, лицом торгует: шевелит бровями, губами, ушами и даже кончиком здоровенного носа, весь увлеченный рассказами о «случаях» из личной и служебной жизни.
Я сижу в кресле перед пультом, он – за барьером, чуть внизу, пьет десятую, наверное, чашечку чая. Чай он пьет очень и очень странно: вместо того, чтобы просто наливать его в чашку, сверху на горячее молоко, Боб наливает из чайника на дно пустой чашки, примерно с четверть ее объема, крепко заваренного чаю, а сверху заливает все это отдельно согретым кипятком, и такое разбавленное пойло присыпает сахарным песком, «чтобы сладко было». Боб утверждает, что так пьют на зонах и в тюрьмах, когда не хотят чифиря, а хотят послабже, альвеолы пополоскать, это называется: чай купеческий «с заваркой». И то, как все нормальные люди употребляют, – это, по его словам, профанация: и не чифирь, и не чайный вкус. Пьет и рассказывает, а я слушаю, конечно.
Совратил он по ходу одного из дел молоденькую домохозяйку, воспитанную, стеснительную девушку. Замужнюю. Мало что оттрахал, так начал приучать ее к радостям всяких там сексуальных ухищрений. Девица по-страшному смущается, но поддается потихонечку на все его предложения, потому как все мы люди-человеки, особенно женщины, все подвержены греху любопытства. Но девица воспитана в строгой протестантской вере и ни в какую не желает вслух произносить табуированные слова, вслух высказывать те или иные желания. И вот засек Боб, что оральный секс все больше и больше притягивает нашу красотку, но она так для себя обставляет его применение, что она как бы ни при чем, что это партнер ее принуждает, железной рукой хватает ее за шею и ушки, вот она, мол, и вынуждена подчиняться… И волки с обеих сторон сыты, и нравственность на высоте…
«Ну, подогрелись оба по самое не хочу, я два раза кончил, она раз восемь… Да не вру я, достал ты уже! Восемь, я всегда считаю. И по двадцать бывало… Вот… Еще как бывало, под нормальным мужиком, не под импотентом, это норма… Лежим, такие, я на ней, глажу, трусь об нее… и нашептываю. Ну, говорю: сосешь или даешь? Молчит. И так я, и эдак, только хихикает, но не сдается, не отвечает… Хорошо, думаю… „Роза, – говорю, – давай так: когда созреем, дай знать: левую руку на спину мне кладешь – отсос, правую кладешь – просто трахаю. Согласна?“ Хихикает, лицо под локоть прячет… Я ее так-сяк, то-се, задышала… Но руки прячет, совестится. И тогда я – беру – правую ее руку – и начинаю – заводить себе на спину… И она вдруг упирается! Не хочет правую руку! А-а, – говорю, левую хочешь!? И вдруг она понимает, что попалась!.. Попалась – вперед! И вот она, такая, трудится, почмокивает, все хорошо, но мне уже мало. Я ее хвать за уши, аккуратно валю на тахту и уже засаживаю как надо и куда надо. А ты думала, – говорю, – что этим одним обойдется? Какая же ты наивная!.. А она мне – слышишь, что говорит? – Это еще кто из нас наивный!..»
Тут уж я не выдержал и засмеялся. Врет, небось, Боб, но зажигательно врет.
–… Как мы с ней потом ржали!
– А не хрюкали, а Боб?
– Сам дурак! Не хочешь – не буду рассказывать.
– Не хочешь – не рассказывай.
– А тебе самому не любопытно, что ли?
– Любопытно, врать не стану. Только я этого добра успел насмотреться и наслушаться, ты же помнишь, я в твоем отделе начинал.
– Ну а что ты, тогда?..
– А что я? Я как раз никогда, никому и ни о ком. Но то, что ты ничьих имен и обстоятельств не называешь – уже хорошо. Хотя все равно – неправильно. Ты же о реальных людях треплешься, если не выдумываешь их самих и истории с ними, представь, если бы они узнали?
– Ты кто, священник? Лучше поди налей чайник да вскипяти, этот опустел.
– Ни фига себе??? Боб? Ты это кому пытаешься поручения давать? Ты забыл, что я давным-давно не твой подчиненный? Может, мне помещение очистить от посторонних? Это реально будет.
– Подумаешь… Ты салабон и всегда будешь салабон передо мною. Тебе сколько – двадцать семь? Рик? А мне тридцать пять… ладно, я сам поставлю, мне не в гордость.
– Поставь, поставь, дорогой. Заодно и я кофейку выпью. Ох, чтой-то разморило меня от твоих рассказов… Опа! Алярмы, Боб! Начальство катит, чайник тырь!
Наш Сантапаоло не привратник, но вытребовал для себя монитор, следящий за входом: «чтобы быть в курсе». Ну, вот, нам с Бобом пригодилось, тотчас приняли донельзя деловой вид: оба очень строгие и очень хмурые, как это и положено серьезным людям с немалой ответственностью на трудовых плечах.
– …хм-с-с-ш… – Эдгар Вилан, по прозвищу Эдгар Гувер, один из самых главных наших начальников, повел носом и принялся оглядываться… – Эге. Пахнет чаем, кофе, только не работой. Ну что, парни, нос повесили? Как вам тут, тепло или жарко?
Я благоразумно смолчал, а Боб – он наглый, вдобавок, любимчик – осклабился и даже первый потянулся своей пятерней – здороваться:
– Как прикажете, господин генеральный директор!
Эдгар Гувер руки не заметил, но и шутить перестал.
– Боб, давай за мной. Где тут свободный кабинет? А где Санта? А, в отпуске, я забыл… – Он остановился передо мной и вглядывается в упор… Глазки медвежьи, глубоко сидят. Ну, гляди, гляди, дыру не протрешь… Я даже и вставать не стал, поэтому, быть может, он так меня и разглядывал… Мне не положено вставать, сидючи за пультом, Рафаэль мне четко эти примочки объяснил, тем более, что селектор закудахтал…