Суть Времени 2013 № 21 (27 марта 2013)
Шрифт:
Верят ли подверженные умопомешательству болтунам…
Пребывают ли в прострации, не понимая, что нельзя не реагировать на то, что болтуны говорят, а сказав, еще и сопровождают определенной политической пантомимой… В любом случае, с нами что-то происходит. И происходящее происходит с нами.
То, что я обвел в рамочку, — часть происходящего. То бишь часть национального унижения. Прострация унизительна… Умопомешательство тоже… И слабоумие… И безразличие… И…
Короче, любя страну, нельзя очерчивать вокруг себя магический круг и говорить, что тебя ее унижение не касается. Унизившие страну, унизили не себя, а нас. Ибо мы часть страны. И мы можем ответить на произошедшее только раскрытием тайны происходящего. Скверной, примитивной, зловещей, смердящей тайны.
Ничего сейчас
Предположим, что я пишу аналитический роман. И включаю в этот роман большое написанное мне письмо. Правомочен ли такой прием? Конечно, правомочен. И он не раз использовался при написании подобных романов.
Итак, я предлагаю читателю ознакомиться с аналитическим эссе «Тутошние и тамошние», присланным мне из Санкт-Петербурга. Автор эссе — Марина Юрьевна Александрова.
«Дворцовая площадь привлекала нас не только как место для игр, но и по серьезному поводу — там всегда было полно иностранцев, которых называли фирмачами, то есть это те, кто живет в «фирменных» странах. Как-то, провожая глазами уходящий автобус с иностранными туристами, кто-то из ребят с завистью сказал:
— Люди поехали!
…Иногда на большой перемене мы успевали сбегать на Дворцуху и приобрести вожделенное изделие. Когда не у кого было взять, отскабливали от мостовой. Для этого использовался металлический колпачок от поршневой ручки. У него были острые края, которые прекрасно отковыривали придавленную многими ногами резинку. Попадались очень жирные и почти нежеваные экземпляры. Помоешь под краном и еще несколько дней жуешь».
Эти вызывающие приступ тошноты откровения — из книги воспоминаний Максима Леонидова, лидера очень популярной в свое время и даже, в общем-то, неплохой, хотя и весьма вторичной питерской группы «Секрет». Они, на мой взгляд, прекрасно отражают самую суть мировоззрения тех, кого Сергей Ервандович Кургинян очень метко назвал «тамошними», — мировоззрения не только маленьких, но очень даже взрослых. Разница только в том, что взрослых привлекает уже не пропитанная химической эссенцией резина, а мусор посолиднее и подороже.
Что же это значит — быть «тамошним» или «тутошним»? Здесь важно избежать упрощения, не свести «тамошность» к несколько одиозной формулировке «низкопоклонство перед Западом», а «тутошность» — к не менее расплывчатому слову «патриотизм». За «низкопоклонство» вполне можно принять — и порой принимали! — модную прическу, «не наш» покрой штанов или музыкальные пристрастия. «Патриотизм» же у кого-то бывает показным, сводится к трескучим фразам и разрыванию рубахи на груди, или же и вовсе скатывается к шовинизму, огульному восхвалению своего и очернению чужого.
Хотя, если задуматься, то да, никуда не денешься: действительно «низкопоклонство» и действительно «патриотизм». Но вот какие?
Плоха ли сама по себе заинтересованность западной жизнью, признание того, что «за бугром» есть такое, чему можно поучиться? Вовсе нет!
Такая заинтересованность, даже очарованность, была в свое время у молодого Петра. Но если бы Петр I вошел в историю только борьбой с бородами и долгополыми кафтанами, если бы он лишь внедрял в русский быт кофе с табаком и устраивал шумные ассамблеи, то был бы он, пожалуй, ничем не лучше Лжедмитрия. Но его истинной целью было другое — набравшись по заграницам чужого ума и толково применив эту науку, жить дальше своим умом и своей многократно возросшей силой. Чтобы потом, под Полтавой,
Не так у «тамошних». Они не просто видят на Западе хорошее, что стоило бы перенять, для них Запад — некая ослепительно сияющая вершина, светило без единого пятнышка, нравственный эталон и средоточие благ. Западничество для таких людей — своего рода религия. Если уловить эти религиозные нотки, тогда можно легко понять пристрастие будущих либералов к пережеванной иноземными челюстями жвачке. И суть не в том, что жвачка вкусная (помню, как учившийся в мореходке двоюродный брат привез несколько пластинок американской апельсиновой резинки; мне очень быстро надоело — не понравилось, не было никакого кайфа в том, чтобы жевать несъедобное… пластинки так и валялись в шкафу, пока не высохли). Суть в том, что она «оттуда», что такое жуют «люди». Пожуешь — и сам станешь немножечко «человеком», а не убогим «совком», «причастишься благодати». Любой голос, исходящий от западных элит, для «тамошнего» — что-то вроде гласа из неопалимой купины. Повинуясь ему, ты легко и радостно порвешь любой партбилет, изменишь любой присяге, отдашь на заклание ребенка (особенно, если это не твой драгоценный «дельфинчик», на чью учебу в Гарварде давно отложены средства, а безвестный сирота, «малёк анчоуса»).
Нет, это не банальная пятая колонна, не проплаченные «агенты влияния» — это хуже и трагичнее. Если на вершине этой пирамиды — «норковые революционеры» с айфонами и айпадами, соблазненные физическим комфортом и материальными благами, то ее основание составляют обычные люди, даже не мечтающие о куршевелях, яхтах и фуа-гра. Они просто с унылым фанатизмом убеждены в том, что в «сраной рашке» никогда не было и не будет ничего хорошего, что само существование России — какая-то грустная ошибка, а потому единственное спасение для убогих — слушаться дядю и не бунтовать, иначе будет только хуже. «Дяденьку мы слушались, хорошо накушались…» Основная масса «тамошних» — вовсе не злодеи, а несчастные крысы, завороженные дудочкой пестрого флейтиста и коленцами тех, кто ему подыгрывает, подпевает и подтанцовывает. Но известно ведь, что не клир делает церковь (или антицерковь), ее делает паства… Мотыльковая тяга к чужим огням и беспросветная «опущенность», вера в то, что родной дом — это «темное царство», — две стороны одной медали.
А что же «тутошние»? Неужто они (мы) — это те, кто, как изображают оппоненты, считают Россию «родиной слонов»? Ни в коей мере. Напротив, истеричный шовинизм — это порождение неуверенности, уязвленности, страха. Шовинист в глубине души — почти «тамошний», он уже почти поверил в то, что его Родина «отстала навсегда», и боится поверить полностью. Он закрикивает свой страх и цепляется за «особый путь» не потому, что действительно считает его правильным и спасительным, а потому, что на других путях его и страну ждет, как он думает, судьба «лузера». Это такое же нерассуждающее, псевдорелигиозное мироощущение, как и то, отражением которого является. Но с завязанными глазами можно найти только гибель.
Быть «тутошним», как мне представляется, — это значит, прежде всего, страстно любить свою Родину, любить горячо, всем сердцем, — и при этом зрячей, подлинной любовью, любовью знающей. Странно выглядел бы человек, жадно рассматривающий и целующий портрет возлюбленной — и игнорирующий ее саму, со всеми ее достоинствами, недостатками, привычками и особенностями характера, потребностями и страстями. Такой человек не сможет никого сделать счастливым и очень скоро останется в одиночестве, с мертвым портретом в руках. «Тутошние» потому и тутошние, что не подменяют живую жизнь мифами, а дело — красивыми словами. Это те, кто живет здесь и сейчас, не витая ни в каких облаках, кто готов «настоящим образом» изучать жизнь своей страны и законы жизни вообще, чтобы применять понятое на деле, работая на благо своего Отечества. Кто готов терпеть при этом любые лишения — но не из мазохизма, не от недостатка любви к себе, а потому что все познается в сравнении, и по сравнению с судьбой Родины личный комфорт представляется чем-то пренебрежимо малым, какой-нибудь забавной, но не очень нужной цацкой вроде яркого брелока на телефон, а то и брошенным фантиком или пожеванной жвачкой на асфальте.