Суть времени. Том 1
Шрифт:
А дальше он обращает внимание на ту сторону Маркса, которую не то чтобы запрещено было обсуждать в советское время, а просто ее категорически не хотели обсуждать. Об эксплуатации говорили, об отчуждении — нет. А мы сейчас, осуществляя критику капитализма, заговорили об отчуждении.
Фромм пишет: «Труд, по Марксу, символизирует человеческую деятельность, а человеческая деятельность есть жизнь. Напротив, капитал, с точки зрения Маркса, — это накопленное, прошлое и в конечном счете мертвое. Нельзя полностью понять, какой эмоциональный заряд имела для Маркса борьба между трудом и капиталом, если не принять во внимание, что для него это была борьба между жизнью и смертью, борьба настоящего с прошлым,
Видите, какой выстраивает ряд Фромм вместе с Марксом? Бытие или обладание, жизнь или смерть, живое или мертвое.
«Для Маркса вопрос стоял так: „Кто должен править кем? Должно ли живое властвовать над отжившим или отжившее над живым?“ Социализм для него олицетворял общество, в котором живое одерживает победу над отжившим».
То есть метафизическую победу.
А вот теперь хотелось бы обсудить, — куда ведет эта дорога, которую мы наметили, когда сказали о том, что капитализм сегодня постепенно выстраивает Большой Юг, Большой Запад, Большой Дальний Восток. И начинает игру Большого Юга против Большого Дальнего Востока, заигрывает с ним. Это социокультурная политика, это глобальная политика, это стратегия, но это еще не концепция и не конечная цель. Что по другую сторону этой стратегии?
Если верить тому, что говорят Фромм и Маркс, по другую сторону этой стратегии — то единственное, что и может быть построено, когда сложатся «мировой город» и «мировая деревня» и когда остановится развитие. Как только остановится развитие и иерархия окажется неподвижной, выяснится, что история — это грех. И рано или поздно окажется, что единственное, что может дооформить это концептуально, метафизически и стратегически, — идея многоэтажного человечества.
Поскольку род человеческий (для Маркса) отчуждает в капитализме свою сущность от себя, то род человеческий, потеряв свою сущность, потеряет единство. И в этой потере единства он рано или поздно придет к идее многоэтажного человечества. А идея многоэтажного человечества, в котором единство вида будет отменено (что и будет представлять собой новую и гораздо более тонкую разновидность фашизма), рано или поздно обязательно востребует гностическую метафизику. Ибо именно в гностической метафизике все доведено до предела: там есть «пневматики», то есть высшие люди, живущие духом, творчеством, интеллектом; «психики», живущие только эмоциями; «хилики», живущие только телом, только жратвой и пр.
Раскачивание потребления рано или поздно приведет к формированию огромного количества обездушенных человеческих потребителей-скотов, над которыми начнут надстраиваться другие иерархии. Не иерархии суперпотребления, а «верхние этажи многоэтажного здания» — иерархии, отрывающие самих себя от «нижних этажей». В этом завершение замысла со всеми этими Большим Югом, Большим Дальними Востоком и так далее. Это гностическое, по большому счету, завершение, после которого человечество как единое целое перестает существовать. А как только оно перестает существовать как единое целое, гуманизма в том виде, в каком мы к нему привыкли, уже не будет. Никто ведь не запрещает директору совхоза или зоотехнику сокращать поголовье кур, если это полезно для совхоза и для потребителей куриного мяса. Почему тогда нельзя сократить количество «хиликов», если они не нужны? Почему нельзя растоптать «психиков», если они не одно с тобой человечество? Если они фундаментально, антропологически, метафизически другие?
Что противостояло этому? И в чем (за пределами той конкретики, которой ни в коем случае нельзя пренебрегать) корни советского?
Итак, первое — это советский опыт индустриального и даже постиндустриального коллективизма, о котором мы уже говорили. Это огромный опыт. Его наличие свидетельствует о том, что можно развиваться без атомизации, без разрушения коллективистско-традиционалистской
Но тогда весь этот коллективистски-солидаристский материал — это не уголь для топки развития, который пока кидаешь — паровоз едет, а потом уже угля нет, и паровоз останавливается (именно так происходит в классических обществах Модерна). Это огромного значения опыт. И мы не имеем права его не осмысливать.
На столь часто задаваемый мне вопрос «Что надо делать?» — отвечаю: осмысливать. Не можете книги писать — собирайте материал, пишите статьи, выявляйте отдельные аспекты проблемы. Учитесь. Находите тех, кто это может делать, чтобы они учили других.
Но, прежде всего, надо понять масштаб проблемы. До сих пор говорилось, что двигаться-то можно только так, как описали Адам Смит и Гоббс. За счет того, что разбужена алчность. А ее не разбудишь, пока не будет индивидуумов, пока человеческое сообщество не превратится в газ. Но когда оно превращается в газ, человеческая сущность отчуждается от человечества, и формируется уже вполне дочеловеческая, звериная многоэтажная иерархия.
Однако, если можно развиваться по-другому, зачем же развиваться так?! Тем более что так уже развиваться нельзя! У нас — потому, что нет традиционалистского материала для топки Модерна, на Западе — по той же причине. А на Востоке это топливо еще есть, но и там остановка не за горами.
Второе — это «новый человек», «новый гуманизм» и «история как сверхценность». Говорил, повторяю и буду говорить, что нет экономики как таковой, нет социологии как таковой.
Есть социологии и экономики, опирающиеся на человека как константу.
И есть социологии и экономики, опирающиеся на человека как процесс.
Если вы можете человека поднять наверх, то с этим «поднятым человеком» вы сделаете другую экономику. А создав другую экономику, вы его еще больше поднимете. Вопрос не в том, что природа человека неизменна (и потому уж «извиняйте — что есть, то есть»), как нам пытаются втолковать. А в том, что есть две природы. Нам предлагают опереться на одну, а вторую игнорируют. Но опереться-то как раз можно именно на нее, ибо она есть и ее надо изучать — эту вторую природу солидаризма, коллективизма. С ее дочеловеческими корнями, с ее развитием, с ее потенциалом. Ее надо изучать и надо показывать, как ее использовать и как ее актуализировать.
Третье — это альтернативный образ жизни, основанный на иных краеугольных представлениях о том, что хорошо и что плохо. Я лично считаю (никому не берусь это навязывать), что если тряпок меньше, а кинотеатров и возможностей духовного роста больше, то это прекрасно. Что если квартиры скромные, но есть хорошие Дворцы культуры и качественная инфраструктура общественного транспорта, то это замечательно. Что не обязательно сидеть в «Бентли». Что смысл жизни вообще состоит не в том, чтобы оградить себя стеной из вещей, а в том, чтобы испытывать счастье от того, что ты восходишь вместе с другими к каким-то невероятным, новым перспективам, которые открываются перед тобой в течение твоей жизни.
И, наконец, четвертое — это окончательный характер того, что происходит в пределах обозначенного антагонизма. Если один корень, который мы выявили сейчас, гностический, то нам нужен другой. И ясно, что он хилиастический. Ясно, что коммунизм уходит глубочайшими корнями в хилиастические мечтания о Тысячелетнем царстве человечества, о жизни в справедливости и солидарности, о Царстве Божьем на земле и так далее.
И тогда надо изучать эти корни. Это единство, которое было прервано, со всеми его обертонами (в «обертона» входит богостроительство, которое говорило, что человек сам станет богом, а также наука, которая говорит, что на самом деле формы в их развитии борются с Тьмой как энтропийным принципом, принципом разрушения форм).