Суворов
Шрифт:
Брак Суворовых дал трещину. Справедливости ради скажем, что Варваре Ивановне приходилось все эти годы нелегко. Она то живала в Опошне под Полтавою, то следовала за своим беспокойным генерал-поручиком. Бесконечные путешествия, очевидно, не прошли ей даром: из-за тряски по ужасным дорогам в 1776–1777 годах она дважды выкинула. В Крыму, в нездоровом климате, восемь месяцев не вставала с постели из-за лихорадки. Заваленный по горло делами, Суворов по полгода не видел жену. Молодая, красивая женщина, не имевшая к тому же твердых нравственных понятий, поддалась искушению. Летом 1777 года у нее начался роман с секунд-майором Санкт-Петербургского драгунского полка Николаем Суворовым.
Внук Ивана Ивановича Суворова, сводного брата Василия Ивановича, он приходился великому полководцу
Чистый и прямодушный, сказавший о себе: «кроме брачного, ничего не разумею», А. В. Суворов был потрясен открывшимся вероломством сразу двух близких людей. Казалось, он исхудал и осунулся за несколько часов этого июньского дня 1779 года.
— Толь мною облагодетельствованный оказался гнусным соблазнителем, а она — блудницей! — Суворов избегал теперь даже упоминать имя жены. — Правило Ионафана Великого — отлагать мщение до удобного времени. — Он вспомнил роман Филдинга «История Ионафана Вильда Великого», недавно, в 1772 году, переведенный Иваном Сытенским. — Но что тогда остается? Испустить бессильный глас и возвратиться в стоическую кожурину? Нет, здесь мщение не терпит отлагательств!
После короткого и бурного объяснения Суворовы разъехались: Варвара Ивановна с Наташей отправилась в Москву, в дом на Большой Никитской. Опережая ее, в Первопрестольную летели письма Суворова его присным, вроде отставного капитана Ивана Дмитриевича Канищева. Растравляя себя, генерал-поручик сообщал подробности измены, бывшей для него именно изменой, равноценной предательству в бою. В ослеплении он даже готов наговорить на Варюту лишку, возможно, желая очернить ее не только в глазах какого-то Канищева или московских тетушек Варвавры Ивановны, сколько в своих собственных. Он хочет окончательно убедить себя в вероломстве и испорченности ее натуры.
«Не думай на одного Н[иколая] С[уворов]а: ей иногда всякой ровен. Она очень лукава, однако видали Н[иколая] С[уворов]а, как к ней по ночам в плаще белом гуливал. Его ко мне на двор не пускать, а других таких, — сколько можно. Только и то мудрено: она будет видаться с ним по церквам, на гульбищах, в чужих домах, как бы хотя и мои служители то ни присматривали. А всего лучше, как скоро она в Москве, в мой дом въедет, то бы и разделка по приданому».
Давая Канищеву разные деликатные поручения, он требует:
«Бывшей моей… весьма мне хочется ведать похождение в девках… И какие известия заставляй мне писать, хоть незнакомой рукой, — как хочешь, все равно».
«Хотя для писем, что к ней будет писать Н[иколай] С[уворов], между ими все предосторожности и в штиле их примутся, однако стараться доставать их наивозможнейше…»
Ревность точит и грызет его. Суворов готовится к разводу. Но, исповедуясь Канищеву, он не может сам рассказать о случившемся другим поверенным и родственникам: деверю И.Р.Горчакову, секретарю консистории Дееву, главноуправляющему своими имениями Терентию Ивановичу Черкасову:
«Терентию Ивановичу во всем подробно откройся, а мне еще, право, стыдно».
В сентябре 1779 года Суворов подал прошение о разводе в Славянскую духовную консисторию. Он обвинил жену в том, что она, «презрев закон христианский и страх Божий, предалась неистовым беззакониям явно с двоюродным племянником моим… В [1]778-м [году], в небытность мою на квартире, тайно, от нее был пускаем в спальню, а потом и сего года, по приезде ея в Полтаву, оной же племянник жил при ней до двадцати четырех дней непозволительно, о каковых ея поступках доказать и уличить свидетельми могу».
Обычная его решительность проявляется и в семейном конфликте. Он подкрепляет свое прошение в консисторию письмом всесильному Потемкину с просьбою ходатайствовать перед императрицею «к освобождению меня в вечность от уз бывшего… союза, коего и память имеет уже быть во
В конце 1779 года не без помощи Потемкина Суворов вызван был в Петербург. 24 декабря его пригласила на прием Екатерина, которая была в малой короне и цветном кавалерском платье ордена Александра Невского. Царица, в жизни которой мир интимного играл огромную роль, любила «устраивать» частную жизнь своих подданных и была уже хорошо осведомлена о желании Суворова расторгнуть брак.
Осторожный, даже подозрительный, генерал-поручик в разговорах, письмах к вельможам, в том числе и Потемкину, часто отделывался шутливыми эскападами и ловким юродствованием. Вот отчего на вопрос Екатерины о Суворове Потемкин как-то сказал, что это хороший воин и партизан, но странный чудак. Беседуя с полководцем, императрица дивилась его обширным сведениям и глубоким доводам. Он более знал и провидел в политике, нежели целый век упражнявшийся в ней дипломат, говорил о европейском военном театре, судьбах Польши и Блистательной Порты. Екатерина долго разговаривала с Суворовым, а под конец аудиенции пожаловала ему, отколов со своего платья, бриллиантовую звезду Святого Александра Невского.
Нет сомнения в том, что сама императрица вмешалась в ссору Суворова с женою и склонила его к примирению. Их встреча в Москве с Варварою Ивановною произошла в январе 1780 года. Здесь, в Первопрестольной, генерал-поручик получил секретный ордер Потемкина, предписывающий ему немедленно отправиться в Астрахань для подготовки военной экспедиции за Каспий.
Как ближайшая цель похода Потемкиным указывался персидский город и порт на Каспии Рящ — Решт, благодаря занятию которого можно было бы достигнуть и более отдаленную — направить через Россию богатую ост-индскую торговлю, нарушавшуюся из-за невозможности обеспечить безопасность купеческих судов, так как в то время разгорелась война между Англией и Францией. Обе эти крупнейшие державы Европы заняты были, кроме того, внутренними делами: Франция переживала предреволюционное брожение; Англия боролась с отколовшимися Североамериканскими провинциями. В этих условиях Потемкину, а за ним и Екатерине казалось возможным не только вернуть земли, завоеванные Петром I на южных окраинах Каспийского моря и отданные Надир-Шаху при Анне Иоанновне, но и воспользоваться выгодами ост-индской торговли.
Вместе с женою Суворов приехал в Астрахань в первой половине февраля 1780 года. Он сразу же занялся выяснением пути от Кизляра к Рящу и состояния подчиненной ему Каспийской флотилии. Суворов жил как в самом городе, в Спасском монастыре, так и в богатом имении села Началова «Черепахе», принадлежавшем одному из «случайных» людей, столь многочисленных в восемнадцатом веке, Никите Афанасьевичу Бекетову.
Родной дядя известного поэта И. И. Дмитриева, Бекетов сам писал стихи и, по авторитетному свидетельству великого Федора Волкова, был замечательным актером. Когда он играл в сумароковской трагедии «Синав и Трувор», исполняя одну из женских ролей, в сухопутный кадетский корпус приехала Елизавета, пленившаяся его молодостью, красотой и нежностью. Возвышение Бекетова было недолгим, а карьера неудачной. Командуя в Семилетнюю войну 4-м гренадерским полком, он загубил его в сражении при Цорндорфе, а сам попал в плен. С 1763 по 1773 год Бекетов исправлял должность астраханского губернатора. В его селе Качалове, находившемся в двенадцати верстах от Астрахани, выделялись прекрасный господский дом и деревянная Георгиевская церковь, окруженные виноградниками. Черепаховский виноград подавался даже к императорскому столу. Здесь Суворов гулял по деревне, одаривая крестьянских детишек пряниками и орехами.