Суворов
Шрифт:
В крепости царило смятение. Взорвало артиллерийскую мастерскую, где начинялись бомбы и гранаты. Убитых насчитали до восьмидесяти человек. По счастию, бочки с порохом, находившиеся в лаборатории, остались целы, иначе пострадала бы вся крепость. Суворова вынесли в поле, сделали ему перевязку. Зажившая рана открылась.
Телесные страдания усугублялись душевными — немилостью Потемкина. В отчаянии Суворов писал светлейшему: «Не думал я, чтоб гнев вашей милости толь далеко простирался; во всякое время я его старался моим простодушием утолять… невинность не терпит оправданиев. Знаете прочих, всякий имеет свою систему, так и по службе, я имею и мою, мне не переродиться, и поздно. Светлейший князь! Успокойте остатки моих дней, шея моя не оцараплена, чувствую сквозную рану и она не пряма, корпус изломан, так не длинные те дни. Я христианин, имейте человеколюбие. Коли вы не можете победить вашу немилость, удалите меня от себя, на что вам сносить от меня малейшее беспокойство. Есть мне служба в других местах по моей практике, по моей степени; но милости ваши, где бы я ни был, везде помнить буду. В неисправности моей готов стать пред престол Божий».
Прошло лето, наступила осень, начались холода. Солдаты коченели в землянках. Болезни сотнями выкашивали людей. Армия роптала. Румянцев язвительно называл потемкинское сидение под Очаковом «осадою Трои». Крепость пала только 6 декабря 1788 года, после кровавого и беспощадного штурма, продолжавшегося всего час с четвертью и превратившего Очаков в огромную могилу. Великим триумфатором ехал Потемкин в Петербург.
Екатерина выслала ему Георгия 1-й степени, присовокупив стихи собственного сочинения:
О, пали, пали с звуком, с треском, Пешец и всадник, конь и флот, И сам, со громким верных плеском, Очаков, силы их оплот!Похвальная грамота, медаль в память потомству, жезл, осыпанный бриллиантами, орден Святого Александра Невского, прикрепленный к алмазу в сотню тысяч рублей ценою, шпага с бриллиантами, сто тысяч на достройку Таврического дворца были наградою светлейшему князю. Благосклонность императрицы играла гораздо большую роль, чем заслуги Потемкина, истинную цену которым она знала. Недаром, прочитав в перлюстрированном письме Нассау к Сегюру о том, что «Очаков можно было взять в апреле… но все упущено», Екатерина II сказала: «Это правда».
Отставленному и даже не внесенному Потемкиным в список генералов его армии Суворову грозило бездействие. Между тем вне военного дела, которое было его бытием, он даже не мог себя мыслить.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ФОКШАНЫ И РЫМНИК
Сегодня — счастье, завтра — счастье, помилуй бог, надо же когда-нибудь и уменье.
В начале 1789 года, приехав в Петербург, Суворов явился на прием к императрице.
— Матушка, — с жалобным видом заявил он, — я прописной!
— Как это? — спросила Екатерина II.
— Меня нигде не поместили с прочими генералами и ни одного капральства не дали в команду.
Понимая значение Суворова и не желая в то же время задевать самолюбие Потемкина, царица назначила «прописного генерала» в румянцевскую армию. 25 апреля Суворов получил повеление ехать в Молдавию и уже в тот же день поскакал из Петербурга. Судьбе было угодно, чтобы генерал-аншеф снова попал под начало Потемкина.
Императрица решила сосредоточить в одних руках командование обеими армиями, «дабы согласно дело шло». К тому же, по ее мнению, Румянцев был уже не тот, что в первую войну с турками. Потемкин поручил князю Н. В. Репнину силами 2-й армии прикрывать его на левом берегу Прута, а сам, с бывшею Екатеринославскою, решил двигаться через Ольвиополь к Бендерам. Так как маневр сей производился чрезвычайно медленно, турки постарались воспользоваться этим. Тридцатитысячный корпус под начальством Османа-паши предпринял наступление к Фокшанам, чтобы сначала разбить австрийцев, а затем нанести удар русским. Командовавший левым флангом союзников Фридрих-Иосия Кобург обратился за помощью к Суворову.
Десятитысячная дивизия его занимала удобную позицию у Бырлата, между Прутом и Серетом. Извещенный австрийцами, Суворов приказал тотчас же выступить в шесть пополудни 16 июля. Дивизия шла, делая короткие передышки, вечер, ночь и следующий день. Принц Кобург поверил столь быстрому прибытию русских, лишь когда увидел их собственными глазами в Аджуде. Наутро он просил русского полководца о личном свидании для выработки плана. Тот ответил уклончиво. Второго гонца не приняли, сказав, что генерал молится. Третий получил ответ, что Суворов спит. Недоумение Кобурга возрастало, он терялся в догадках. Так прошел целый день. За это время были наведены три моста через реку Тротуш и русские войска основательно отдохнули. Поздним вечером 18 июля Кобург получил написанную в форме приказа записку:
«Войска выступают в 2 часа ночи тремя колоннами; среднюю составляют русские. Неприятеля атаковать всеми силами, не занимаясь мелкими поисками, вправо и влево, чтобы на заре прибыть к реке Путна, которую и перейти, продолжая атаку. Говорят, что турок перед нами тысяч пятьдесят, а другие пятьдесят дальше; жаль, что они не все вместе, — лучше бы было покончить с ними разом».
Позже Суворов объяснял, что был принужден избегать объяснений с Кобургом. Иначе, говорил он, «мы бы все время провели в прениях дипломатических, тактических, энигматических; меня бы загоняли, а неприятель решил бы наш спор, разбив тактиков». Прямодушный и храбрый, но отнюдь не великий полководец Фридрих-Иосия Кобург, принц Саксонский, оказался поставлен перед свершившимся фактом. Ему не оставалось ничего другого, как подчиниться, хотя он был старше Суворова по чину и поэтому имел более прав на общее руководство.
В три пополуночи войска перешли Тротуш и двинулись к Фокшанам двумя колоннами: правую образовали восемнадцать тысяч австрийцев, левую — семь тысяч русских с авангардом, состоявшим из австрийской конницы, которою предводительствовал смелый венгерец барон Андрей Карачай. Двое суток продолжался поход до Мертинесчи. Суворов все время находился впереди. Производя рекогносцировку, он так увлекся наблюдением, что едва не попал в руки турок.
У реки Путны союзников встретил трехтысячный отряд отборной конницы во главе с самим Османом-пашой. За турецким командиром везли знаки его власти — два бунчука с золочеными наконечниками и конскими хвостами. По числу этих знаков в турецкой армии различались двухбунчужные и трехбунчужные паши.
Завязалась упорная схватка. Турки трижды пытались атаковать, но были опрокинуты в Путну. Наступила ночь, река вздулась от шедшего дождя, вдобавок возведению понтонного моста мешали нападения турецкой кавалерии. Карачай отогнал неприятеля, и поутру 21 июля войска, переправившись, построились для боя. Австрийцы стали направо девятью каре в шахматном порядке; русские налево шестью каре; конница находилась позади. Лишь Карачай со своими гусарами выдвинулся между австрийцами и русскими. Сохраняя дистанцию, «подобно исправной экзерциции», союзники направились к Фокшанам, до которых оставалось двенадцать верст.