Суворовец Соболев, встать в строй!

Маляренко Феликс Васильевич

— Что «не надо»? Уже всё решено, — возмутился Витька. – Или ты против? Или хочешь предать Володю? Ты же видишь, как он страдает. А может, сам в неё втрескался?

Санька молчал. Это «может, сам в неё…» ещё больше заставило сомневаться.

— А написано хорошо? – тараторил Витька.

— Не знаю, — и Санька действительно не знал. Ему было многое не понятно, и не мог всё так быстро, как Витька, решать.

Витьке всё легко даётся. Задачку решить? Пожалуйста! Тамара Александровна не успевает на доске написать, а у него уже в тетради готовый ответ.

Воробья

между окон засунул, всё, не ходит Воробей, не ставит пиявки. По мишеням отстрелял? Пожалуйста! Три пули из мелкашки, как из автомата выпустил. Трёх врагов – наповал. А у меня только двое легкораненых и один уничтожен. А целился дольше всех.

Наверно, всё-таки Витька прав. Умнее он и быстрее всех делает. И не для себя же старается!

Когда дежурный на английском языке доложил, что группа к занятию готова, Ольга Михайловна повернулась к классу и щёлкнула каблуками. Затем поздоровавшись по-английски и, дождавшись «Гут монинг, комрад тыча», приказала: «Сит даун» — садитесь.

Во время войны Ольга Михайловна служила переводчиком в штабе дивизии. В суворовское училище была направлена после ранения и до пятьдесят первого года, когда одним приказом всех военнослужащих женщин сделали гражданскими, носила военную форму. С сожалением расставшись с нею, она всё так же правильно поворачивалась кругом и отдавала команды. Пятёрки Ольга Михайловна почти никому не ставила, даже отличникам.

— Повторим урок, — строго осмотрела она класс и остановила взгляд на Саньке. – Суворовец Соболев, Вы готовы?

— Ес, — ответил Санька и опустил голову. Он никак не ожидал, что его спросят. И ещё вчерашнее письмо. Он не читал текст. И ещё эти английские слова. Когда он произносил их, в горле начиналась непроизвольная дрожь.

— Рид зэ текст!

Он начал читать, с трудом ворочая языком, протаскивая его между зубов, поднимая к нёбу, заплетая в узел. Наконец, дошёл до того, что язык свело судорогой, и он стал заикаться.

— Не готовы, — заключила Ольга Михайловна. – Я же сразу увидела, что вы не готовы. Оценку ставить не буду! Один наряд вне очереди.

— Не имеете право, — подскочил из-за парты Витька.

— И вам один наряд вне очереди, — вытянулась по стойке смирно Ольга Михайловна. – Имею, потому что вы не имеете право не учить. Вы сегодня к уроку тоже не готовы.

— Да я готов, — дёрнулся Витька.

— Рид.

Витька начал и тут же запнулся.

— Вот видите, поэтому наряд. Надо на самоподготовке уроки учить, и не письма писать.

После английского в класс вошёл командир роты. Дежурный испуганно приказал:

— Встать! Смирно!

Но отдавая команду «Вольно», командир, розовея, пристально посмотрел на Саньку:

— За неподготовку к уроку английского языка Соболеву и Шадрину объявляю по одному нар-р-ряду вне очер-р-реди с субботы на воскр-р-ресенье.

— Значит, может, — грустно сказал Санька, — придётся нам с тобой отстоять.

—За любовь надо страдать, — тихо ответил Витька, — даже за чужую.

Любить не обязан

Санькины пальцы лоснились от оружейного масла. Металлическое жало шомпола и его деревянная ручка блестели от Санькиных замасленных рук. А он никак не мог нормально намотать ветошь на металлический прут. Тряпочка то спадала, то топорщилась култышкой на конце стальной палки и никак не лезла в отверстие ствола мелкашки. От обиды, от того, что у всех всё прекрасно получалось, и они заканчивали чистить винтовки, и от того, что он никак не мог справиться с проклятой тряпкой на конце шомпола, в уголках покрасневших глаз скопилась противная влага, и защипало в носу, а руки, как на морозе, задеревенели и стали непослушными:

— Соболев, вы хоть маме дома помогали? – услышал он голос Чугунова. – Ну как Вы накручиваете ветошь на шомпол?

— Помогал, — сквозь слёзы прошептал Санька. – Полы мыл…, — и, помолчав, добавил, — посуду… вытирал.

— Какие-то бабские дела. Посуду, полы, за хлебом в магазин. А дрова кололи? Огород пололи?

— У нас нет огорода.

— Потому и ветошь не можете на шомпол накрутить, сил нет. Вот так белоручками и становятся.

Сержант сдёрнул промасленный комок с конца шомпола, оторвал тонюсенькую тряпочку от куска старой простыни и туго обернул конец металлического прута. – Теперь понятно?

— Понятно, — тихо прошептал Санька.

— Чистите! А то посуду мыл, полы протирал… Тьфу. Дома их балуют, а здесь перевоспитывай.

Санька сжался от этих слов, да ещё услышал где-то рядом знакомое подхихикивание Рустамчика и «У, жаба» Серёги Яковлева.

— Продолжайте, — подал шомпол сержант.

Санька стал с усилием двигать шомпол по каналу ствола. Первоначально стержень ходил с трудом, но потом послышался лязг металла о металл. Он вытащил прут: ветошь осталась внутри. Он снова стал накручивать тряпку, опять получилось плохо. Комок не лез в канал. Он перекрутил, опять неудача. Все давно закончили, а у него не получалось.

— О-о-ох, — с раздражением выдохнул сержант. – Не могу спокойно смотреть на это. Свободны, ставьте ружья в шкаф. Соболев, остаться.

Когда оружейная освободилась, сержант сказал:

— Пусть Вам будет стыдно, что Вы отнимаете у меня время, которое я должен был потратить на подготовку к занятиям в вечерней школе. Я всё сделаю за Вас. Давайте винтовку и шомпол.

Санька прижал мелкашку к груди.

— Давайте, я Вам покажу, как надо делать!

— Не дам.

— Я Вам приказываю.

— Не дам, сделаю сам.

— Мне некогда ждать! И без того дел хватает.

— Не дам, — сильнее прижал ружьё Санька.

— Не давай, — услышал он Витькин голос. Тот остался стоять у шкафа.

— Вы почему здесь? Я же сказал, всем быть свободными. Это невыполнение приказа.

— Я ему помогу чистить, и освободим Вас. Сделаем всё быстро.

— Наказание с вами, — процедил сквозь зубы сержант.

— Хорошо. Даю вам десять минут, но если не успеете, то… — Сержант встал у окна и сложил руки на груди. – Давайте! А я посмотрю.