Суженый? Ряженый?

Лебедева Валентина

– Что бы не происходило, помни – ты ничего не сможешь изменить. То, что свершилось, уже в прошлом. Смотри, слушай, да на ус мотай.

Иванка летела по тропинке вдоль леса, не замечая бьющегося о левое бедро ведёрка. Вскоре показалась река. Берег был высоким, отвесным, поросшим густым кустарником, и лишь в одном месте полого спускался к реке, которая несла свои голубовато-зелёные, прозрачные воды, огибая валуны и весело поигрывая камешками на дне. Солнечные отблески, отражаясь от поверхности воды, слепили глаза.

Остановившись

наверху, девочка внимательно всматривалась в противоположный берег. Она заметила торчащую из воды рогатину – рассоху, на которую было удобно примостить удочку, только рядом никого не было. Конечно, вихрастый не мог знать, когда она придёт и придёт ли вообще, однако, он обещал… Обещал, что будет ждать!

К разочарованию девочки, противоположный берег был пуст. Отчего-то стало грустно. Со вздохом Иванка сбежала к воде и, преодолев несколько скользких камешков, склонилась, чтобы наполнить бадью. Развернувшись на носках, она направилась обратно и… наткнулась на лукавый прищур голубых глаз вихрастого. Мальчишка, появившись из прибрежных кустов, смотрел на неё, слегка наклонив голову.

– Бог в помощь, босоногая. Не меня высматривашь? – спросил он, улыбаясь.

Иванка смутилась. Она мечтала о встрече из любопытства, и вдруг растерялась, едва не выронив бадью.

– Эх, баляба. Давай, сподмогу.

Вихрастый склонился к ней, уцепившись за ручку ведёрка. Иванка отчего-то заупрямилась, потянув на себя и не выпуская бадью.

– Эй, чаво перепужалась-то. Мене твоё ведёрко без надобности, – хмыкнул вихрастый, отнимая руку, – Токма помочь хотел…

Он отошёл в сторону и присел на берег, задрав головы к солнцу. Путь был свободен, и девочка могла уйти, но ей совершенно расхотела это делать. Опустив бадью, она присела чуть поодаль от мальчишки.

– Я её тута второй день дожидаюсь, а вона и здоровкаться не желат, – ворчал он, не поднимая глаз, пересыпая из руки в руку собранный с берега песок.

– «А ведь и взаправду! – смущённо подумала Иванка, заливаясь краской, – Не хорошо энто! Он мене ведёрко возвернул, первым заговорил, здоровья пожелал… а я»?

В ските было принято приветствовать каждого. Неприличным считалось не поздороваться даже с человеком, которого мало знаешь. После того, как поздоровался, нужно приостановиться, даже если очень торопишься или занят, побеседовать с человеком, пожелать ему доброго пути и божьей помощи. Только это со своими, а мальчишка был чужаком…

Неожиданно для себя, Иванка произнесла:

– Здрав будь, мил человек. Спасибо тобе за помоч. Токма… нельзя мене с тобой болтать…

– Чой-то, нельзя? – быстро развернулся к ней вихрастый. На его симпатичном лице промелькнула обида, но тут же сменилась удивлённым выражением, – То ль я прокажённый какой? Али ворог? Все мы человеки, и язык у нас один. Что ж не поговорить-то? Я вона оттоле через холодну реку плыл, а тобе для мене и доброго слова жаль?

– Не жаль! – ещё больше смутилась Иванка, – Токма, я ж тобя и не знаю вовсе! Кто ты, откель сам будешь? Про вас, с того берегу, разно глаголят. Ежели ты и не человек вовсе…

Мальчишка прыснул в кулак.

– А кто ж? Медведь, што ль?

– А почто ваших нелюдями называют? – не унималась любопытная девчонка.

– Так ты у тех, кто называт, и поспрашай, а мене откель ведать? – безобидно рассмеялся вихрастый. – Сама посуди, вот он я, перед тобой стою. Похож на нелюдя?

Иванка внимательно осмотрела мальчишку. Отрицательно мотнула головой. Призадумалась.

– А ежели у тобе хвост, как у чёрта, – взволнованно прошептала она.

Парнишка аж подпрыгнул от услышанного.

– Нету у мене хвоста! – в сердцах топнул он ногой. – На слово поверишь, аль порты сымать?

Он задрал рубаху и принялся развязывать верёвку, держащую штаны.

– Стой! Стой! Не сымай! – прикрывая глаза руками, взвизгнула девчонка, залившаяся краской. – Я тобе верю!

– Вот и славно, – улыбнулся вихрастый, – Воще-то я и не собирался, просто так, пужануть решил. Мене Алексием кличут… Вовсе мы не звери каки, не вороги. Люди как люди. Батя мой – кузнец в селенье. А ишо у мене два брата имеются. Старшого по весне в рекруты забрили, а младшой в кузне помогат.

– А я у тяти одна, -вздохнув, печально сообщила девочка, – Братья и сестра есть, токма сродные.

– А имя-то у тебя како? Или так балябой и кликать? – рассмеялся парнишка, обнажив щербатые зубы.

– Иванка я, – прошептала она, вновь чувствуя, что начинает краснеть.

– А я тобе вона чаво принёс, – смущённо доставая из заплечной котомки яблоко, прошептал Алексий. – Шо, Иванка, мы таперича имена друг друга знам, вроде как друзьями стали…

– Не! Бабушка Аганя сказывала: чтобы друзьями стать, нужно хлеб преломить…

– Воно чо! Чего нету, того нету, – белозубо улыбнулся мальчишка, – Знал бы, шо ты голодна, всенепременно захватил бы!

– Пора мене, – неожиданно спохватилась девочка, – Не то попадёт, шо той козе…

– Може, я тобя провожу? Тяжело, небось, воду носить… – сочувственно произнёс Алексий, берясь за ведро.

– Токма чутку, – неуверенно пролепетала Иванка, – Ежели тятя заметит, осерчат.

Несмотря на ведро, полное воды, Алексий быстро взбежал на горку и протянул руку Иванке. Однако, на этот раз та отказалась принять его помощь. Шли молча, лишь изредка переглядываясь.

– Сказывашь, братья есть, хоть и сродны, а за водой тобе посылают, – не выдержав, проворчал Алексий, слегка склоняясь под тяжестью полного ведра.

– Оне занятые, коз пасут. Да и мене ж не хлопотно, – вздохнула девочка, – Тем боле, шо у мене пока свово занятия нету.

– А како дело тебе любо?

Девочка пожала плечами. Приостановилась.

– Я… Горшки лепить люблю, чашки всяки… Видала как старый Наум из обычной глины кринку мастерил. Прям чудо, да и токма! – затараторила Иванка, неожиданно признавшись в том, о чём даже Аганя не знала, – Мене тоже захотелось… Он и позволил. Сказывал, шо я способная…