Свадьбы
Шрифт:
— А помоложе тебя никого не нашлось за солью сходить?
— Да я сама пройтись захотела, — ответила Дуняша. — Считай, уже года два из своего проулка не вылазила. Так и помру, не дай бог, позабыв, где та лавка наша.
— Эт, помру! — хохотнул Митрофан Кузьмич, показывая редкие, сточеные зубы (был он помоложе Дуняши, да ведь тоже седьмой десяток разменял). — У нас с тобой какой уговор был, помнишь?
— Да помню, не забыла, — отвечала Дуняша, посмеиваясь, и от смеха у нее увлажнились голубенькие глазки, а вокруг них и на носу сбежались частые морщинки. — Тогда лишь
— И сделал бы. И себе и тебе сделал бы, — шутливо отвечал Митрофан Кузьмич, — да боюсь, как бы с нами такой напасти не вышло, как с Ефимом Погудой. Выстругал, дурень, на свою голову.
— Вот же, как не повезло Ефиму. Не будь того гроба, жить бы ему да жить.
Так, легко и вполушутку, говорили они о своей смерти, вспомнив и Ефима Погуду, помершего из-за собственной глупости. Все село знало, что Ефим Погуда какой-то особый гроб себе мастерит, хотя к смерти вроде бы и рановато было ему готовиться. Гробом своим Ефим многим хвалился, многих зазывал к себе, чтоб поглядели, как тот гроб отполирован, окрашен и полакирован. Держал Ефим гроб на горище в сарае и нередко укладывался в него, примеряясь и присматриваясь, хорошо ли ему будет лежаться в нем. Однажды во время такой примерки чердак не выдержал и обвалился. Лежавший в гробу Ефим рухнул вниз и насмерть зашибся.
Посмеявшись немного и пошутив, Дуняша попрощалась с Митрофаном Кузьмичом. На обратном пути она еще повстречалась и поговорила с несколькими односельчанами старшего поколения, поскольку из среднего поколения она мало кого знала, а молодых парней и девчат не знала и вовсе. Это не то что до войны было, когда все село на одной улице вмещалось и каждый друг другу чуть ли не родней приходился. Теперь же от этой улицы растеклось столько рукавов и рукавчиков, остроенных домами, что ни рукавов, ни домов не сосчитать. Так где уж тут знать всех Дуняше?..
Взрослые домочадцы домой обедать не являлись: с поля да с фермы далеко ходить. Перекусят там, а обедают уже дома затемно. Прибежала только Лариса с почты, жена внука Миши. Наскоро поела — и снова на почту. Дуняша пошла с корзиной в сад: собрать паданки Рябухе. Не успела набрать полкорзины, как примчалась с речки детвора. Загалдели во дворе, закричали:
— Бабушка Дуняша, где ты?.. Бабуся, обедать!..
Бросили на крыльце ведро серо-зеленых шевелившихся раков, шастнули в хату и — наперегонки к столу: занимать места. Чубы и косицы у них мокрые, щеки и носы солнцем припечены, как нарумянены.
Опять застучали о тарелки ложки-вилки. За пять минут подмели и борщ, и кашу, и топленого молока надулись. Дуняша собралась было убрать за ними посуду, но старшая правнучка Света, приехавшая в гости с Урала (ей четырнадцать, перешла в восьмой) приказала ребятам мыть посуду всем вместе.
— Ты отдохни, бабушка Дуняша, — сказала ей Света. Но отдыхать Дуняше некогда: кабанчикам надо вынести, курам зерна насыпать, огурцы выбрать.
На огород Дуняша повела их всех, велела не топтать грядки, срывать огурчики осторожно: ведь не маленькие, с понятием — самый младший правнук,
К шести вечера жара стала спадать. Часа через два, когда Дуняша уже сварила раков и снесла их охлаждаться в погреб, вернулась с пастбища Рябуха. Сама вошла во двор, толкнув рогами калитку. Дуняша повела ее в сарай, скармливая ей на ходу зеленый круг несозревшего подсолнуха, с молочными еще семечками.
Она подоила Рябуху, процедила молоко, напоила вернувшихся с улицы ребятишек, дав каждому к молоку по ломтю ржаного хлеба. Потом вышла из хаты, села на лавочку возле крыльца. За ней вышла Света, устроилась с книжкой на приступках крылечка.
— Про что ж там пишется, Светочка? — спросила ее Дуняша. — Может, и про любовь?
— И про любовь, бабушка, — сказала Света. — Это роман. «Анна Каренина» называется. Очень интересный.
— Ну, читай тогда, читай. Я мешать не буду.
— А ты мне не мешаешь, бабушка, — сказала Света.
Из сеней выглянул правнук Дуняши Петя, приехавший из Киева, черноволосый мальчик тринадцати лет.
— Свет, пошли, уже начинается, — позвал он Свету и исчез.
— Бабушка, пойдем телевизор смотреть. Сейчас «Кабачок «Тринадцать стульев» будет, — сказала Света, поднимаясь с крылечка.
— Ступай смотри, детка. Я посижу чуток и приду, — ответила Дуняша.
Света ушла. Дуняша прислонилась спиной к теплой стене хаты, хорошо прогретой за день солнцем и еще не остывшей. Сидела и смотрела, как на краю неба истаивает розовато-медная полоска — слабый отблеск уже догоревшей вечерней зари.
Сумерки неспешно заполняли двор. Два окна в хате пылали зеленоватым огнем — от включенного телевизора. Из горницы доносился ребячий смех: видно, что-то веселое показывали. Взрослые еще не вернулись, но с минуты на минуту должны были явиться. Появятся, сойдутся за столом, пойдут разговоры, разговоры, — все новости за день переберут…
Такой славный, теплый вечер сошел на землю. Звезды взялись зажигаться, и тихо-тихо было. Даже пчел не слышно: отправились в ульи спать. И Дуняше захотелось спать. Веки стали сами смежаться, и совсем прикрылись. Вдруг какой-то странный свет, резкий и слепящий, ударил ей в глаза, будто сразу вспыхнули все утренние и вечерние зори. Вспыхнули, опалили небо, землю и ее тело, и тут же потухли, провалились в черноту.
— Мама, вы чего сидите в легкой жакетке? Еще простудитесь, — сказала невестка Нина, пройдя от калитки к крыльцу.
Дуняша промолчала.
— Мама, уснули?.. Пойдемте в хату. — Нина тронула Дуняшу за плечо.
Дуняша отвалилась от стены и тяжело упала ей на руки.
Нина испуганно закричала.
2
Хоть и велико село Лесное, да ведь у всякой скорби быстрые ноги. В тот же вечер полетела из конца в конец по селу весть: Дуняша померла!
Одни не верили:
— Быть не может! Да ее вчера в магазине видели!..
Другие уточняли: