Сват из Перигора
Шрифт:
Так что как только новость о покупателе, готовом заплатить за замок со всем его содержимым наличными, дошла до Андре Лизара, он тотчас вручил огромный железный ключ своему поверенному, и уже через час потертые туфли Андре хрустели по засохшему голубиному помету, устилавшему опущенный мост. Бывший хозяин понятия не имел, куда направит свои стопы, ибо хуже, чем здесь, быть уже не могло. Он уходил с единственным чемоданом в руках, бросив запас превосходного вина, припрятанный от нацистов в темнице замка, безымянный холмик над могилой раздавленной камнем собаки да цветастую колонию плесени, которую весь ученый мир считал давно вымершей…
Эмилия Фрэсс медленно шлепала босыми ногами по коридору, периодически останавливаясь — потрогать грубые швы на выцветших гобеленах. Первый изображал средневековую сцену охоты: черный вепрь в окружении трех заходящихся в лае псов с широченными ошейниками. На переднем плане загонщики в красно-голубых
Хозяйка толкнула массивную деревянную дверь одной из спален и с радостью отметила, что со времени ее последнего визита здесь ничего не изменилось. Резные стулья и кровать все так же занимала коллекция ужасных старых кукол в выцветших кружевах, их немигающие глазки слепо таращились перед собой. Эмилия провела рукой по крышке туалетного столика и тотчас успокоилась при виде серого мучнистого налета на кончиках пальцев. Осторожно прикрыв за собой дверь, — дабы не потревожить пыль, которую она приберегла на потом, — Эмилия Фрэсс обошла все комнаты, одну за другой, открывая тяжелые деревянные ставни и распахивая высокие зарешеченные окна. Стрелы горячего света утыкались в нелепую мебель, купленную когда-то в лавке старьевщика, озаряли сиянием подлинный антиквариат. К моменту, когда владелица осмотрела последнюю комнату, она уже знала, что поступила правильно, купив этот замок: грязища здесь была именно такой, какой она ее помнила.
Не тратя время на одевание, Эмилия вернулась обратно тем же путем. По дороге она вынимала из дешевых ваз пучки неестественно красных и розовых пластмассовых цветков и складывала в черный мешок для мусора, обнаруженный в выдвижном ящике на кухне. Открыв выбеленную солнцем парадную дверь, она прошла через двор к великолепной часовне конца XV века, отстроенной заново руками прокаженных, и нарвала полную охапку плюща, что вился по каменным стенам. Пустые вазы она заполнила вечнозелеными завитками, а одинокий цветок разросшегося за много веков абрикоса поместила в стакан с водой у кровати эпохи Ренессанса.
Собравшись наконец с духом, Эмилия вошла в ванную и несколько минут с любопытством разглядывала засохшие трупики насекомых на дне запачканной раковины. Затем вернулась в комнату, достала из своего единственного чемодана кусок мыла, вышла во двор, сбросила белый, расшитый темно-синими цветами хлопчатобумажный халат и с удовольствием приняла душ, поливая себя холодной водой из садового шланга. Разгуливая, обсыхая, по замку нагишом, — босые подошвы мгновенно стали черными — Эмилия Фрэсс наткнулась на кожаный, обитый гвоздями с медными шляпками сундук в спальне наверху. Сгорая от любопытства, Эмилия опустилась на колени и с трудом подняла крышку обеими руками. Перед ее восхищенным взором предстал роскошный старинный гардероб. Поднявшись с пола, она принялась вынимать помятые веками заточения платья из сундука и внимательно разглядывать. Выбрав одно, цвета голубых ирисов, с кружевным лифом, Эмилия надела его через низ, и, о чудо, платье пришлось ей впору. Она посмотрелась в зеркало — все в старческих пятнах — и забрала свои длинные седые и жутко бесившие ее волосы в пучок на затылке, закрепив шпилькой, украшенной драгоценными камнями, которую нашла в черепаховой шкатулке на туалетном столике. Затем она прошла обратно по коридору и спустилась по каменной винтовой лестнице; шуршащий подол струился следом по холодным ступенькам, давно нуждавшимся в ремонте. Из горшка у кухонной раковины Эмилия достала большие ножницы — все в крапинках засохшей петрушки — и обкорнала платье до колена. И лишь тогда взялась за поиски тряпок для пыли.
Когда менее чем через час от тряпок остались одни лохмотья, владелица замка села в машину и отправилась в ближайший супермаркет. Народ изумленно таращился на женщину в старинном платье с обкромсанным подолом — многие не узнавали ее, — толкавшую перед собой тележку, доверху набитую чистящими средствами и запасом продуктов как минимум на неделю. По дороге в Амур-сюр-Белль Эмилия подняла боковое стекло и смотрела прямо перед собой, чтобы не встретиться взглядом с кем-нибудь из односельчан и не тратить время на разговоры. Добравшись до замка, она приклеила записку со словами «Закрыто на неделю» над табличкой с часами работы замка и подняла за собой мост.
В кухне со сводчатым потолком и коллекцией потускневшей медной утвари на стеллажах, покрывавших три стенки из четырех, она нафаршировала пару телячьих ушей молодой говядиной, грибами и ветчиной и туго перевязала нитками. Опустив конвертики в крепкий костный бульон, она поставила кастрюлю на медленный огонь на три часа, а сама тем временем принялась за дело. Всю дорогу от супермаркета из головы Эмилии не выходил скелет ламы, что стоял в коридоре и со временем приобрел пепельно-бледный оттенок. Однако стоило владелице замка взяться за тряпку, и уже через несколько часов все семьдесят девять косточек вернулись к своему натуральному цвету незрелого бри.
В течение недели Эмилия Фрэсс твердо вела свой корабль с тряпками, щетками и душистыми полиролями из комнаты в комнату, подбадриваемая мыслью о том, что как только она закончит, ей тут же придется приняться за дело сначала. Чем активнее она терла и драила, тем больше прелести находила в ветхости своего нового жилища, реставрировать которое даже не собиралась. С благоговейным трепетом смотрела она на роскошную палитру плесени и поразительное упорство древоточцев. Когда спина и шея Эмилии отказывались разгибаться, она взбиралась на крышу замка и сидела у его скандальных бастионов, восторгаясь плавными изгибами Белль, ярко-желтыми ирисами в крепостном рву или полетом сарычей, чьи крупные и цепкие лапы свободно болтались под брюшком. Вечером, перед сном, она раздевалась донага, шла через внутренний двор замка, ложилась на нескошенную траву и любовалась мутными силуэтами пикирующих нетопырей, с наслаждением вдыхая душистый смрад их свежего помета.
В последний день перед открытием — точно клиент в ресторане, собравшийся насладиться особо сочной креветкой, которую приберег напоследок, — Эмилия Фрэсс распахнула двери пустой grand salonи заглянула внутрь. Там, от дверей до огромного каменного очага, простерся перекидной двусторонний пол: одна сторона из дуба, другая — из ореха. Согласно путеводителю для туристов — неполному собранию скверно отпечатанных листов, скрепленных кольцами в папке, которая вызывала больше вопросов, нежели давала ответов, — паркет, уложенный в 1657 году, переворачивали каждые 200 лет. Эмилия Фрэсс принесла ведро воды и для начала протерла дубовые дощечки, обращенные наружу. Когда солнечные лучи-пальцы высушили их, она опустилась на четвереньки и полировала каждую дощечку до тех пор, пока не увидела в полу собственное отражение. Покончив с полировкой, Эмилия вернулась на кухню, поджарила несколько кусков кровяной колбасы и съела с хлебом, сидя на одной из резных скамей в великолепной часовне конца XV века, отстроенной заново руками прокаженных. Вернувшись в grand salon, Эмилия встала в дверях и полюбовалась своей работой. А затем вновь опустилась на четвереньки — при этом коротко, но смачно рыгнув, — и, невзирая на то что до срока смены дощечек оставалось еще девяносто четыре года, перевернула их все орехом наружу — момент, о котором грезила с самого первого дня переезда в замок. К вечеру ореховый пол сиял так ослепительно, что залетавшие в дом ласточки терялись, не в состоянии найти дорогу назад.
На следующее утро Эмилия поднялась чуть свет, опустила мост и сняла с доски собственноручно написанную записку. Где-то после полудня, когда она собирала айву в заросшем саду, успев уже позабыть, что замок открыт для посетителей, рядом неожиданно возник немецкий турист в приличествующих случаю шортах и попросил провести экскурсию. Любезно предложив гостю угоститься айвой, Эмилия поставила корзину на землю и пригласила его за собой в холл. Когда они подошли к скелету ламы и немец поинтересовался, откуда он здесь, Эмилия Фрэсс ни словом не обмолвилась, что, согласно путеводителю для туристов, мертвую ламу обнаружили во рве замка семьдесят два года назад — бедняга сбежала из бродячего цирка. Вместо этого она вдруг поймала себя на том, что рассказывает романтическую историю о юноше-трубадуре, который давным-давно, еще в XIV веке, скакал на ламе от самой Персии, дабы преподнести ее в дар своей возлюбленной, отвергнувшей все предыдущие подарки, в том числе ярко-алого соловья и собственную почку трубадура. Диковинное животное, о существовании коего в те времена даже не слышали, лама, похоже, смягчила сердце неприступной красавицы. Некоторое время троица жила душа в душу, животному даже выделили отдельную спальню с видом на сад и собственное место за обеденным столом, несмотря на отвратительную привычку плеваться. Но прошли годы, и жена стала все больше времени проводить с ламой, которая не страдала хронической потребностью декламировать жуткие вирши в убийственных количествах. И вот однажды ночью, когда его возлюбленная отправилась в спальню раньше обычного, снедаемый ревностью неблагодарный поэт выпустил своему победоносному гужевому транспорту кишки, нанизал на вертел и съел. Никто точно не знает, что случилось с трубадуром впоследствии, но его обезглавленный призрак по сей день бродит у выгребной ямы, а ветреными ночами сквозь трещины в оконных рамах замка долетают обрывки его отвратительных виршей.