Сватовство
Шрифт:
Алевтина неожиданно обернулась:
— Да успокойся ты, любит Коля тебя. Я проверила.
У Нюрки защемило в груди, и она, не понимая, что говорит, спросила, сочувствуя:
— Худо, Аля, с Ильей-то живешь?
— А какое дело тебе? — в сердцах бросила та. — За Колю трясешься? Да не нужен он мне. Я таких Коль…
Она выкрикивала злые слова, готовая разреветься. И, только выговорившись, попросила тихо:
— Ты не думай худого. Я ведь вправду проверяла его… Ну, иди, иди. — Она подтолкнула Нюрку к крыльцу и пошла по дороге к дому.
Нюрка зябко поежилась от
9
До железнодорожной станции было километров семнадцать, и Петиха выпросила у бригадира лошадь. Поклажи у Алевтины немного — один чемодан, но ведь стыдно отпускать дочь с пустыми руками. С вечера Петиха накопала мешок раноспелки-картошки — месяца два хоть дочери по базарам не бегать, — нажарила мяса, наварила яиц.
— Ну, куда мне столько? — отмахивалась Алевтина.
— Бери! — прикрикнула мать.
И Нюрка подтвердила тоже:
— Бери. Не тяжела ноша.
— Да ноша мне не страшна, — засмеялась гостья. — Илюша все равно встретит.
Она бегала по избе легко, смеялась весело, и Нюрке не верилось, уж та ли Алевтина, с которой плясала вчера, крутит теперь перед зеркалом бедрами, не подменили ли ее за ночь.
— А ты чего пригорюнилась? — хохотнула Алька. — Жалеешь, что не успела Колю отбить?
Она подмигнула Нюрке дурашливо и крикнула громче, чем надо:
— Мама! А чего свекровка не идет меня провожать?
— Да не ори, вертихвостка! Дуня под окошком сидит.
Алевтина враз присмирела.
— А чего она не зайдет?
— А ты-то к ней много захаживала?
Из избы вышли притихшие.
Илюшина мать сидела у ограды на скамеечке, из-под которой вытягивалась крапива.
— Уезжаешь, касаточка? — обиженно спросила Алевтину свекровь. Подбородок у нее, похожий на куриный зоб, тяжело затрясся. Старуха подтянула ноги под скамью, где курчавилась крапива, но не почувствовала ожогов. — По чужим людям ходишь, а к свекрови и заглянуть некогда. — Она блеснула мокрыми глазами и жалобно уставилась на невестку.
Алевтина кивком головы поздоровалась с ней, прошла к тарантасу, где Петиха привязывала к дрожкам мешок.
— Взяла бы хочь полмешочка моей, — сказала Дуня. — У меня картошка-то красная. Илюша больно любил такую.
Алевтина неуверенно возразила ей:
— Да, наверно, ведь и наша рассыпчатая.
Петиха, услышав в голосе дочери неуверенность, торопливо вмешалась:
— Теперь уж, сватьюшка, некогда. Поезд нас дожидаться не будет.
— Ну хоть гостинец увези от меня Илюше. — Дуня подала завязанный на все четыре угла цветастый платок, в котором бугрился сверток.
Алевтина простилась со свекровкой за руку, чмокнула Нюрку в щеку и уселась в плетеной корзине. Петиха, взобравшись на облучок, взялась за вожжи:
— Ну, милая! — несмазанный тарантас заскрипел.
Нюрка смотрела, как лошадь вынесла его за деревню, побежала полем к реке. Алевтина сидела, боясь оглядываться, потому что худая примета — оглядываться, когда уезжаешь: изноется сердце по родимым местам…
Тарантас прогрохотал по настилу моста и свернул от ратников в сторону. Очень скоро Алевтина слилась с мешком в одну серую массу. Зачем-то некстати Нюрка вспомнила, как подруга отказывалась от картошки. А картошка ведь что — в вагоне бросишь мешок в багажник и вези хоть на самый край света.
— Проводила подругу? — спросил Нюрку знакомый голос. Мария Попова держала под мышкой буханку хлеба. — А я вот бегала в магазин… Уехала, стало быть, Алевтина…
Она заметила сгорбившуюся над скамейкой старую Елсукову.
— А ты, Дуня, чего ревешь?
— Да ведь как, Мариюшка, не реветь? Провожала-то не чужую.
— Ну, на будущий год снова встретишь.
— Да ведь встречать-то мне не дано. Ни одной ночки не погостила, — не вытерпела, пожаловалась старуха Марии. А и кому ей было пожаловаться, как не первому, кто посочувствовал. Родни в доме нет. Как перст, одна-одинешенька. — Чует сердце мое — неладно у них.
— Ну, чего там неладно? — возразила Мария.
— Да ведь не любились они совсем. За день всего окрутились.
— В одной деревне росли. Не с завязанными глазами бегали.
Нюрка не стала слушать, как Мария успокаивала Дуню, пошла домой.
На крыльце она неожиданно наткнулась на забытые Алевтиной туфли. Покоробившиеся, с глубокими трещинами, с выбившимися из-под черной кожи металлическими основаниями каблуков, они теперь никуда не годились. И Нюрка, жалея их, подумала про подругу: «Да разве ж не знала она, что по здешним асфальтам много в таких не находишь…»
Звезда упала
Звезда упала совсем рядом, в траву. Федосья Васильевна уловила даже запах каленого железа. Он, конечно же, растворился сразу, а может, невидимой струйкой поднялся обратно к небу, потому что кошка, нежившаяся у Федосьи Васильевны на коленях, его не почуяла, так и продолжала дремать, закрыв глаза. Федосья Васильевна столкнула ее с коленей и побежала огородцем к тому месту, где звезда упала на землю.
Вспотев, она отогнула руками траву и, ползая на коленях, обшарила примеченный ею круг луговины, но не увидела ни самой звезды, ни пригорелой проплешины, ни даже какого-нибудь остывшего камня. Звезда как провалилась сквозь землю.
И все-таки оттого, что Федосья Васильевна видела, как она падала, у нее не оставалось сомнений: звезда где-то тут. Раньше, в святки, девки загадывали: с какой стороны звезда упадет, с той и жди жениха. Теперь не святки, лето, да и Федосья Васильевна не в той поре, когда ждут женихов. В мае она совсем было оконфузилась, заболела так, что думала: больше не встать. А поднялась, оказалась живучая.