Свердлов. Оккультные корни Октябрьской революции
Шрифт:
Словом, русские бандиты-то были, и немало. Но чтобы стать таковым, человеку требовалось перешагнуть свое «я», переломить собственную мораль, воспитание. И оторвать себя от собственного народа, стать для него «чужим». Евреи же заведомо чувствовали себя «чужими» в российской среде. Для них таких внутренних препятствий не существовало. Обмануть «гоя», надуть, перехитрить отнюдь не считалось серьезным проступком. Это был способ заработка, на грани доблести. Многие делали это легальными средствами — в торговле, деловых и финансовых операциях. Но не всем же быть купцами, финансистами, приказчиками. Еврейские семьи были большими, и каждому надо свое место под солнцем найти. Предположим, вне «черты оседлости» обосновался мастер — кому-то
Развитию еврейской преступности способствовала и национальная взаимовыручка. У соплеменников-единоверцев можно было укрыться, получить помощь, найти каналы сбыта краденого. Точно так же, как в США по национальному признаку сложилась итальянская мафия, так было и в России. И не случайно эпицентром рождения первой российской мафии являлась Одесса (впрочем, и в Америке сперва лидировали еврейские преступные группировки, итальянские их вытеснили позже).
Поэтому и Яков Свердлов в блатной среде должен был найти «своих», что помогло его адаптации и выживанию. Возможно, он и не только репетиторством и переписками ролей начал подрабатывать. И покатился бы дальше, до каторги, как бывало со многими такими же, как он. Но он сам не хотел скатываться. Считал, что такая судьба не для него. Он жаждал большего. Но и со старыми гимназическими товарищами он не порывал. Тут проявилась одна из черт, характерных для Свердлова — никогда не забывать прежних знакомств. Вдруг пригодятся?
Вытащил его со «дна» лучший друг детства Лубоцкий. Он оставался вполне «приличным» юношей. Как и раньше, увлекался политикой. И в 1901 году вступил в местную социал-демократическую организацию. Что также считалось среди молодежи вполне «приличным». Социал-демократия существовала в России легально, создавала всякие рабочие «кружки» и «школы». Царской администрацией это не поощрялось, но и не препятствовалось — в учении марксизма криминала не видели. Хотя социал-демократические структуры наряду с легальной вели и нелегальную работу. И вот за нее действительно привлекали к ответственности. То есть не за социал-демократию как таковую, а за конкретные преступления — организацию противоправительственных демонстраций, забастовок, экстремистскую агитацию, издание подрывной литературы.
Но сама по себе политика и прикосновенность к ней — это было модно, престижно. Ею увлекались юноши и девушки из респектабельных семей. И Лубоцкий получил задание создать молодежный кружок. Привлек туда таких же, как сам, гимназистов, гимназисток. Привлек и Яшу Свердлова. Он стал в кружке первым «пролетарием». И, конечно же, завоевал общую популярность. Кисейные барышни глаза на него таращили. Ведь это тоже было очень модно — горьковские босяки-челкаши, жутковатое и романтичное «дно». И вот он — живой выходец оттуда! На него заглядывались сверху вниз, наверное, тайно и влюблялись. И Якову, ясное дело, нравилось такое внимание. Наверняка, получил он и чисто материальные выгоды — юные коллеги по партии старались помочь, хотя бы пригласить в гости и накормить, подыскать те же репетиторские уроки.
Хотя последующие утверждения, что он и Лубоцкий в это время пришли в большевизм, лишены оснований. Большевистской партии еще не существовало, социал-демократия не успела разделиться. И даже еще почти не отмежевалась от других левых организаций — социалистов, бундовцев, сепаратистов, анархистов, действовала в тесном контакте с ними. Все были «революционерами», а стало быть, союзниками друг для друга. Но Лубоцкого со Свердловым, несостоявшихся «карбонариев», в этой мешанине тянуло к самым радикальным, самым «революционным» группировкам.
Одно из первых партийных поручений Якова было связано со специализацией его отца — доставать поддельные штампы и печати для документов всякого рода нелегалам, скрывающимся от полиции, беглым ссыльным. К этому времени относится и примирение Мовши Израилевича с сыном. Чего ж не примириться, если сын «гешефт» в дом несет? Новгородцева и сестра Якова Сарра вспоминали и о том, что нелегалы иногда по несколько дней укрывались на чердаке Свердловых. И о «тайном ходе» — войдя в половину дома Мовши Израилевича, можно было в уборной вынуть доску в стене и пролезть в квартиру и мастерскую соседа-ювелира. Таким способом отрывались от слежки. Зашел в дом с одной стороны, а вышел с противоположной, через другую дверь.
Ясное дело, без ведома соседа (тем более ювелира!) подобный ход существовать не мог. Да и чердак был общим. Какие-то звуки должны были доноситься. Неужто ювелир не поинтересовался бы, кто там прячется? Не послал бы работников проверить? Откуда я и делаю вывод — в доме гравера и ювелира подобное было в порядке вещей. И они издавна были связаны с преступной средой. Так какая разница — уголовным или политическим нелегалам помогать? Плати денежку, и получай документы, укрывайся, прячься.
Но окончательного восстановления семейных связей между отцом и сыном Свердловыми так и не произошло. В доме уже хозяйничала вторая жена. И Яков остался для отца чужим, отрезанным ломтем. Выбрал такую долю — вот и живи. Позже, когда он пойдет по тюрьмам и ссылкам, Мовша Израилевич ни разу не придет к нему на свидание, не пришлет ни единой передачи. Между ними не будет написано ни одного письма, ни одной записочки. Восстановятся отношения лишь через полтора десятилетия, когда Яков Михайлович взлетит в самые верхи советского государства. Видать, тогда уже признать «блудного сына» станет не стыдно. И для семейных дел полезно.
Яков по-прежнему жил где-то на стороне. Однако с ночлежками расстался. Ютился теперь по углам в частных домах. Теперь ему товарищи по партии помогали пристроить его у себя или знакомых. Очень скоро состоялось и его первое знакомство с полицией. Власти выслали из Нижнего Максима Горького, и его проводы послужили поводом для несанкционированного сборища либеральной и социалистической оппозиции в защиту «свободы слова». Перекрыли движение, устроили митинг. Активистов переписали и задержали, в том числе Свердлова. Правда, тут же и выпустили через два дня. Слишком уж незначительной величиной он был. Да и дело пустяковое.
В следующий раз было серьезнее. 1 мая 1902 года в Сормово начались крупные волнения на судостроительном заводе, вылившиеся в беспорядки и демонстрации. Для разгона и успокоения властям пришлось использовать не только полицию, но и войска. Гимназическая молодежь в этих событиях не участвовала, но позавидовала «настоящей» революционности и решила не оставаться в стороне. Вечером 5 мая в центре города небольшая кучка юношей и девиц под руководством Лубоцкого попыталась тоже устроить демонстрацию, подняла красный флаг. Прибыли наряды полиции, юных смутьянов сразу же окружили и нейтрализовали. Но при задержании они разбуянились. Брыкались, отказываясь садиться в подводы, предназначенные для арестованных. Распоясавшийся Лубоцкий набросился с кулаками на пристава, нанеся ему побои. Хулиганил и еще один пацан, Моисеев. В участок зашагали под конвоем пешком, распевая песни и силясь превратить в демонстрацию свое шествие.
По большому счету это, конечно, было несерьезно. И Горький из Арзамаса писал видному социал-демократу Пятницкому (Иосифу Гаршису): «В Нижнем ужасные творятся вещи! Страшные дела! Пойманы и посажены в тюрьму отвратительные преступники, политические агитаторы, рррреволюционеры, числом двое, сыновья гравера Свердлова — наконец-то! Теперь — порядок восторжествует и — Россия спасена!.. Преступники изловлены во время демонстрации, на улице… Старшему из них уже 15 лет, а младшему 13. Третий брат их — 6 годов — еще в тюрьму не посажен. Четвертый сейчас сидит у меня и хохочет, нераскаянная душа! Этот самый старый — 18 лет».