Сверхновая американская фантастика, 1994 № 02
Шрифт:
Ворвавшиеся в их деревню солдаты с безумными глазами были одеты в отвратительную пятнистую зелено-коричневую форму. Криспус не знал, сколько их было, так как мать его хозяйки подхватила малышку и крепко прижала к себе. Криспус увидел, что его прикрывает коническая соломенная шляпа, под которой он словно в палатке.
Крича и размахивая руками, солдаты загнали всех в ров, и потом загрохотали короткие взрывы. Подчиняясь заложенному в его хозяйке инстинкту, он залился слезами.
Тело матери дернулось и подмяло его под себя.
Он попробовал крикнуть: «Проклятые
Потом пришла боль, острая, как бритва, но быстротечная, и он проснулся студенткой колледжа.
Голова хозяйки поднимается от книги, и Криспус разжимает кулак. От прикосновения локона ее длинных волос к щеке он на мгновение пугается.
Ему хочется почитать еще немного, но молодая женщина с таким нетерпением рвется к собственной смерти, что он уступает. Когда она встает со стула, уже слышны крики, пение и угрожающие команды на улице. Как было бы хорошо, если бы этот шум никогда не приближался.
Мысли хозяйки врываются в его собственные и перемешиваются с ними. Он видит, как она проходила вчера мимо национального гвардейца и из дула его винтовки торчал цветок.
Лучше цветы, чем пули.
Они уходят из библиотеки. Криспус знает, что хозяйка не намеревалась участвовать в демонстрации, и на минуту он цепляется за бесполезную надежду, что она все-таки останется жить.
Выйдя на солнце, девушка зажмуривает глаза. Криспус теперь не больше, чем обыкновенный пассажир, ему остается только наблюдать, как она направляется к толпе, к национальным гвардейцам, к ружьям.
На этот раз было очень больно.
Криспус просыпается с сознанием того, что со дня его предыдущей смерти прошло только одиннадцать дней. Никогда еще между перевоплощениями не проходило так мало времени.
Он снова на воздухе, под солнцем, но погода жарче, воздух влажнее. Молодой чернокожий, его хозяин, отчаянно потеет. Демонстрация в полном разгаре.
Братья умирают ни за что.
Выкрикивающий команду голос гремит как будто из-за облаков и велит им расходиться. На них надвигаются белые полицейские.
Сосед по толпе швыряет в них камень.
И тут же раздается такой знакомый звук ружейного залпа. Человек, бросивший камень, падает. Криспус нагибается, чтобы помочь ему, и моментально внутри его хозяина разверзается ад.
Он тоже падает, прожив ровно столько, чтобы услышать, как кто-то орет:
— Проклятые ниггеры!
Одна за другой быстро-быстро сменяют друг друга еще двадцать три жизни, некоторые настолько мимолетные, что Криспус не успевает вздохнуть, как в него ударяет пуля. Теперь он начинает тосковать по настоящей смерти, ему хочется забыться навсегда… поставить на всем точку.
Потом он приходит в сознание женщиной, которая настолько умеет владеть собой и обладает такой исключительной выдержкой, что он не может не проникнуться ее спокойствием и уверенностью. В ее венах струится кровь трех рас, и, хотя она и принадлежит к другому полу, он чувствует себя почти самим собой.
Женщина одна в своей однокомнатной квартирке. Сидит, положив пальцы на клавиатуру портативного компьютера. Криспус уже видел такие машинки в мыслях своих недавних хозяев, но впервые — въяве.
На плоском голубом экране монитора янтарно светятся буквы, и Криспус читает написанное хозяйкой:
«Тому, что правительство не понимает причин нашего гнева, удивляться не приходится. Тридцать лет назад волна недовольства вызвала точно такую же реакцию официальных властей. Например, после того, как вооруженные до зубов стражи порядка убили двух студентов — участников митинга протеста, президент, по рассказам очевидцев, спрашивал главу колледжа: „Послушайте, как же нам сделать, чтобы наша молодежь с большим уважением относилась к полиции?“
Криспус помнит, что тот же вопрос задавал и губернатор Хатчинсон в Бостоне: «Что случилось с уважением к солдатам его величества? Что нам делать с юными головорезами, которые шатаются ночами по улицам?»
Прибегнув к умению хозяйки пользоваться клавиатурой, Криспус пишет:
«Почему народ все еще терпит тори у власти? И почему эти самые тори всегда сваливают вину за раскол в обществе на бунтарство молодежи? Мне было сорок семь, когда я преградил дорогу „красным мундирам“ на Кинг-стрит. а теперь мне почти триста, и несмотря на все, что Бог и люди сделали со мной, я все еще негодую, бунтую, все еще…»
Увидев отраженное в мониторе лицо своей хозяйки, он перестает писать. У нее длинные темные волосы, сильный и решительный рот, глаза смотрят ясно и пронзительно.
Криспус встает и подходит к узкой койке в противоположном конце комнаты. Да, он все еще сердитый, гордый бунтарь, это правда, но еще большая правда то, что он смертельно устал умирать.
Он сидит, скрестив ноги, на матрасе. Сквозь единственное окошко проникают последние лучи заходящего солнца. Они согревают кожу женщины, и Криспус оглядывается вокруг. Стены залеплены фотографиями, со всех сторон на него глядят улыбающиеся детские мордашки, мальчики и девочки. Женщина работает с детьми, испытавшими насилие в семье, и учит детей чувству человеческого достоинства и уверенности в себе.
Она живет просто. Весь ее гардероб умещается в четырех ящиках комода. Крошечная микроволновая печь — это все, чем она пользуется для готовки. В ногах кровати стоит велосипед — единственное средство передвижения, которым она располагает. В комнате нет книжных полок, книги сложены у стены штабелями и высятся, будто башни из слов.
Криспус испытывает к этой женщине нечто похожее на любовь. Он не хочет, чтобы она умирала. А что будет, если устроить ей западню, чтобы она не смогла выйти из комнаты и встретить свою судьбу? Умрет ли она все равно? А если не умрет, останется ли в живых и Криспус? Не смогут ли они жить вместе, в одном теле, с одним сознанием?