Сверхновая американская фантастика, 1995 № 05-06
Шрифт:
С Лестером не нужны были никакие хитрости. Я просто сказал ему, что хочу выйти. Ему было все равно. Я даже не уверен, что он меня слышал. А даже если и слышал, и ему было не все равно, я знал, что он не даст себе труда никому обо мне доложить. Он был рад, что я ухожу.
И я вышел. По Дереву были проложены маршруты воздушного транспорта, и я дожидался идущего в направлении Студии. Наконец, подошел грузовичок с трейлером, чей верх был затянут брезентом, я подпрыгнул и уцепился за него. Здорово ушиб руку, ударившись о борт грузовичка, и чуть не сорвался. Но я был исполнен решимости. Мысль, что я могу убиться, вообще не пришла мне в голову. Это и хорошо, потому что грузовик, как только оказался
Это был ясный, свежий вечер и, как обычно бывает после дождя, веяло сыроватой прохладой. В кустах по бокам тропинки сидели светляки, а над моей головой медленно катился шум дорожного движения. Земля же вся принадлежала мне. Я был рад, что тренировался неделями перед тем, как отправиться сюда, к Генри. Несколько раз я оказывался под скальными выступами, взобраться на которые у меня не хватало сноровки, и приходилось возвращаться и начинать все сначала. Однако наконец я добрался до террасы и заглянул в большую комнату.
В комнате все было как всегда. Меня это тронуло, но потом я посмеялся над собой. Чего ради им делать тут перестановку? Я решил подождать. Хотел разбудить Генри, но так, чтобы Скотт не услышал этого. Я ждал и наблюдал, и спустя какое-то время понял, что в доме никого нет. Тогда вошел и направился в кухню, чтобы посмотреть, чем они тут кормят собаку-поводыря. И нашел немного апельсинового шербета на сухом льду. Это меня разозлило больше всего, из-за того, что Генри такой славный, а Скотт такая дрянь. Я отплатил за это мороженое тем, что попытался поесть то, что обычно ел Генри.
И поскольку я уже все равно разозлился на Скотта, то решил зайти в мою прежнюю комнату. Скотт там все вычистил. Все деревянные скульптуры были по размеру расставлены на полке под верстаком, а все инструменты стояли на козлах. Пол чисто выметен, похоже, Скотт даже стены вымыл. Это было отвратительно. Людям абсолютно незачем быть такими чистюлями. А уж если они такие чистюли, это просто значит, что они выдрючиваются перед остальными.
На столе Скотт тоже навел порядок. Он отполировал доску и выставил аккуратный рядок справочников, втиснутых между позолоченными перегородками. Ящики стола заперты. Это было так оскорбительно для Генри. Словно он пытался лазить Скотту в стол! Я, правда, попытался. Нашел длинную, узкую отвертку на стойке для инструментов, и когда мне удалось подцепить один ящик, остальные выдвинулись тоже. Внутри ящиков такой же порядок, как и повсюду. Я обнаружил стальную коробочку, в которой он прятал деньги, школьные папки с записями, книгу расходов, гроссбух, дневник, календарь и записную книжку с ручками и другими канцелярскими принадлежностями. Еще там валялся жеваный бейсбольный мяч, которому, казалось, была по меньшей мере тысяча лет. Ну что ж, каждый хранит хоть одну вещь, которая выпадает из общего ряда.
Я все это отложил и, пересмотрев, решил, что лучше всего начать с дневника. Я сел на постели и начал читать. Продирался я медленно. Скотт записывал, что он ел каждый день и сколько он потратил денег, и сколько он учил тот или иной предмет, и сколько он спал, и что видел во сне. Не было никакого проку прятать такой дневник — любой, кто взял бы его в руки, тотчас уснул бы. Я начал пролистывать страницы, торопясь добраться до конца, но вдруг наткнулся на нечто, заставившее меня вскрикнуть. «Он и Г. завтра отправляются в книжный магазин», прочел я, «я устроил им сюрприз по дороге. Посмотрим, что он сделает, когда повстречает
Все его расходы были датированы, и я торопливо открыл расходную книгу и посмотрел: и, точно, тут было шесть выплат в сотню долларов золотом и счет, приколотый к страничке «на личные услуги». И все подписи, каждый из них подписался дрожащей рукой. Чего же еще ожидать от наркоманов?
Ну вот, этого мне хватило. Говорят, если вы роетесь в чужих вещах без разрешения и при этом натыкаетесь на что-то, что вам не по нраву, вы не имеете права злиться на того, в чьих вещах вы роетесь, — но я-то имел на это право.
Скотт нанял это отребье, чтобы они дождались там нас с Генри! Он знал, что может достать меня больше всего, и он устроил это. Все сработало, а он получил, чего желал. Ох, как мне хотелось убить его!
Но поскольку его не было поблизости, и я какое-то время бродил вокруг, то постепенно остыл и начал думать о том, что мне делать дальше. Такие вещи лучше решать на холодную голову. Я так и оставил стол взломанным, разбросал его книги и перевернул стойку для инструментов. Все это я устроил ему в отместку. Затем я вышел и выбрал удобный насест в зарослях на обрыве над Студией, примостился там и стал ждать.
К тому времени, как они выбрались из машины Управляющего, уже стемнело. Скотт вышел первым. Волосы у него были растрепаны, а сбруя перекручена на спине. Он сразу вошел в дом и поднялся в свою комнату, в то время как Управляющий ввел Генри. Затем зажегся свет, и я увидел, как Скотт уставился на свой стол, развернулся и кинулся вниз, за Управляющим. Однако Управляющий не был слишком потрясен этим разорением. Возможно, при мне комната выглядела для него точно так же. Но Скотт заставил его притащить Генри, и они все трое осматривали комнату. Скотт заставил Генри надеть сбрую и что-то тараторил ему. Генри немного послушал, и я увидел, как он обратился к Управляющему. Тем временем Скотт начал прибираться. Он просто не мог перенести, когда что-то было не на месте.
Чуть позже они оставили его одного, и Скотт отправился спать. Генри и Управляющий пили свой мед в большой комнате. Потом Управляющий расправил крылья и пожелал доброй ночи. Генри-то не слишком много спал, но остальным нужно примерно восемь часов сна, как и нам. Управляющий уехал, и я подождал еще немного. Теперь настала глубокая ночь, и звезды были рассыпаны по черному небу точно капельки сверкающей краски. Я еще немножко подождал. Потом зашел и увидел Генри, работающего над картиной.
Это зрелище могло разбить сердце. Он ощупывал все левой рукой и накладывал краску правой, а потом опять нащупывал влажную краску, но промахивался, и цвета были не те, потому что некому было помочь расположить их на палитре. Он, должно быть, понимал это, потому что вид у него был расстроенный, но он все равно, продолжал работать. Я думаю, он делал это потому, что ему нравилось, как кисточка, пропитанная краской, касается холста. Я долго наблюдал за ним, пока не сообразил, что он пишет, и не понял, что это портрет. Складывалось лицо. Мое лицо.
Я подошел сзади и дотронулся до его плеча. Он вздрогнул. Тогда я положил его руки на держалку и сказал:
— Выше голову, Генри!
Ну и получил же я! Никогда я не ощущал еще с такой силой и чистотой. Словно в меня сквозь макушку полилась горячая жидкость. Сердце колотилось, а колени подгибались. К счастью, Генри знал, что со мной происходит, и поддержал меня. Когда я пришел в себя, он гладил меня по голове и все повторял мое имя, не через сбрую, а на своем шепелявом английском.
— Ох-хх, ты бы поосторожней, Генри. — Я знал, что после такой дозы выйду из строя на неделю. Он помог мне встать. Я был ужасно рад видеть его — вот и все. Остальное меня не беспокоило.