Сверхновая американская фантастика, 1997 № 01-02
Шрифт:
У негров нет семьи: их жены — это не что иное, как женщины, временно разделяющие их удовольствия, они лишены родительской власти над детьми.
Следует ли считать благодеянием Бога или высшим проявлением его гнева то состояние души, благодаря которому человек не чувствует самых страшных страданий и зачастую даже приобретает какое-то извращенное влечение к причине своих бед? Негры, погруженные в пучину горестей, не слишком остро ощущают свою обездоленность. Насилие сделало их рабами, рабское состояние развило в них рабские мысли и тщеславие. В них больше восхищения своими тиранами, чем ненависти к ним, они испытывают радость и гордость, рабски подражая тем, кто их угнетает.
Их интеллект снизился до уровня их души.
Рождаясь, негр сразу становится рабом. Мало того, часто его покупают еще во чреве
У него нет ни нужд, ни развлечений, он лишен самостоятельности. Усваивая первые в своей жизни понятия, он осознает, что является собственностью другого человека, который заинтересован в том, чтобы он жил. Он видит, что забота о его судьбе принадлежит не ему, сама способность мыслить кажется ему бесполезным даром Провидения, и он спокойно пользуется всеми выгодами своего низкого положения.
Если он обретает свободу, то она часто кажется ему более тяжким грузом, чем рабство. Ведь он в своей жизни научился подчиняться всему, кроме рассудка, и, когда рассудок становится его единственным советчиком, он оказывается не в состоянии услышать его голос. Его осаждают тысячи новых потребностей, но у него нет знаний и достаточной энергии для того, чтобы их удовлетворить. Потребности — это повелители, с которыми надо уметь бороться, а он научился лишь подчиняться и повиноваться. Он дошел до крайней степени падения: рабство лишило его человеческого облика и свобода для него гибельна.
Угнетение оказало не меньшее влияние и на индейские народы, но привело к совершенно иным результатам.
До появления белых в Новом Свете люди, населявшие Северную Америку, спокойно жили в лесах. Они были подвержены обычным превратностям дикой жизни и обладали пороками и добродетелями нецивилизованных народов. Европейцы прогнали индейские племена в отдаленные пустынные места и обрекли их на кочевую жизнь, полную невыносимых страданий.
У диких народов в качестве законов выступают убеждения и нравы.
В результате тирании европейцев у североамериканских индейцев ослабло чувство родины, их роды были рассеяны, традиции забылись, нить воспоминаний прервалась, привычки изменились, сверх всякой меры выросли потребности. Все это внесло в их жизнь беспорядок, они стали менее цивилизованными, чем были раньше. В то же время их моральные устои и физическое состояние постоянно ухудшались и чем несчастнее они становились, тем больше дичали. Однако европейцы не смогли изменить характер индейцев. Им удавалось уничтожить их, но никогда не удавалось цивилизовать или поработить.
Порабощение негров доходит до крайних пределов, свобода индейцев не имеет границ, но и то и другое приводило к одинаково трагическим результатам.
Негр лишен даже права располагать собственной личностью, для него самостоятельно распоряжаться своей жизнью — значит совершить кражу. Индеец же обретает неограниченную свободу, как только становится способен действовать самостоятельно. В семье послушание было ему едва знакомо, он никогда не уступал воле себе подобных, никто не учил его различать добровольное подчинение и позорное угнетение, ему неизвестно даже само слово «закон». Для него свобода — это отсутствие почти всех общественных связей. Он дорожит этой дикой свободой и предпочитает гибель потере малейшей ее частицы. На такого человека цивилизация не может оказать никакого воздействия.
Негры всячески пытаются влиться в общество белых, но тщетно, оно их отторгает. Они приспосабливаются к вкусам своих угнетателей, перенимают их убеждения и надеются путем подражания слиться с ними. С самого раннего детства они узнают, что их раса от природы ниже расы белых. Они и сами не далеки от этой мысли и поэтому стыдятся себя. Во всех своих чертах они видят следы рабства, и, если бы они могли, они с радостью согласились бы полностью отречься от себя.
Индейцы, напротив, полны мыслей о своем, как они полагают, благородном происхождении. Они живут и умирают среди видений, порожденных гордостью. Они не просто не хотят приспосабливаться к нашим нравам, но дорожат своей дикостью как отличительным знаком своей расы и отталкивают цивилизацию не столько из ненависти к ней, сколько из страха стать похожими на европейцев [82] . Они не желают признавать совершенно
82
Североамериканские индейцы сохраняют свои убеждения и все свои традиции вплоть до малейших их особенностей с такой несгибаемой твердостью, примеров которой нет в истории. Вот уже двести лет, как кочевые племена Северной Америки ежедневно соприкасаются с белой расой, и можно сказать, что они не переняли у нее ни одной идеи, ни одного обычая. В то же время европейцы оказали большое влияние на индейцев. Они сделали характер индейцев более суетным, но не привили им ни одной европейской черты.
Находясь летом 1831 года за озером Мичиган в местечке под названием Грин-Бей, где Соединенные Штаты граничат с территорией северо-западных индейцев, я познакомился с одним американским офицером, майором X. Однажды после того, как мы долго говорили о несгибаемости характера индейцев, он рассказал мне следующую историю: «Когда-то я был знаком с одним молодым индейцем, который учился в колледже в Новой Англии. Он учился очень успешно и стал совсем походить на цивилизованного человека. Когда в 1810 году началась война с англичанами, я вновь встретился с этим молодым человеком. Он служил в нашей армии, командовал воинами своего племени. Американцы согласились допустить индейцев в свои ряды только при условии, что они откажутся от своего ужасного обычая скальпировать пленных. Вечером после сражения при *** К. пришел посидеть у костра на нашем бивуаке. Я спросил, как прошел для него день, он рассказал мне и, постепенно возбудившись при воспоминании о своих подвигах, в конце концов приподнял свою одежду и сказал: „Посмотрите, только не выдавайте меня!“ И я увидел, добавил майор X., у него под рубахой скальп англичанина, с которого еще сочилась кровь».
Негры хотели бы слиться с европейцами, но не могут. Индейцы могли бы достичь в этом определенного успеха, но они презирают такую возможность. Первых низость обрекает на рабство, вторых гордость обрекает на гибель.
Однажды, когда я ехал по лесам, которые еще существуют в штате Алабама, я встретил хижину пионера. Мне не хотелось входить в его жилище, но я остановился отдохнуть у родника, который протекал неподалеку в лесу. Пока я находился в этом месте, туда пришла индианка (мы находились возле территории племени криков). Она держала за руку белую девочку лет пяти-шести, по-видимому, дочь пионера. За ними шла негритянка. Индианка была одета с какой-то варварской роскошью: в ноздрях и ушах у нее висели металлические кольца, свободно ниспадавшие на плечи волосы были переплетены стеклянными бусами. Я увидел, что она не замужем, потому что на ней были бусы из раковин, которые по обычаю девушки возлагают на брачное ложе. На негритянке была рваная европейская одежда.
Они сели на берегу ручья, и молодая индианка взяла девочку на руки и ласкала ее совсем по-матерински. Негритянка тоже пускала в ход множество невинных уловок, чтобы привлечь внимание маленькой креолки. В каждом движении девочки сквозило превосходство, совершенно необычное, учитывая ее слабость и возраст. Можно было подумать, что она принимает заботу своих спутниц с каким-то снисхождением.
Негритянка, присевшая перед своей хозяйкой на корточки и ловившая каждое ее желание, казалось, одновременно испытывала к ней материнскую привязанность и рабский страх. А индианка даже в порыве нежности сохраняла свободный, гордый и почти суровый вид.
Я подошел и молча наблюдал за этой сценой. Мое любопытство, наверное, не понравилось индианке: она резко поднялась, грубо оттолкнула от себя ребенка и, бросив на меня гневный взгляд, удалилась в лес.
Мне часто приходилось видеть вместе людей трех рас, населяющих Северную Америку, и по множеству различных признаков я уже был знаком с превосходством белых. Но в только что описанной мною картине было что-то особенно трогательное: здесь угнетенных и угнетателей объединяли узы привязанности. Природа старалась сблизить их, и это еще больше подчеркивало ту огромную дистанцию, которую создали между ними предрассудки и законы.