Сверхновая американская фантастика, 1997 № 01-02

де Токвиль Алексис

Как правило, для возникновения трудноразрешимых социальных проблем требуются немалые усилия людей. Однако существует одно общественное зло, которое проникает в общество незаметно. Поначалу его с трудом можно отличить от обычного злоупотребления властью; имя того, кто положил ему начало, не сохраняется в истории. Попав в почву, словно росток некоего проклятого Богом растения, это зло начинает питаться своими собственными соками, быстро растет и развивается самым естественным образом вместе с обществом, в которое оно проникло. Имя этого зла — рабство.

Христианство покончило с рабством, но в XVI веке христиане же и возродили его. Правда, они допустили его в свою общественную систему только как исключение и позаботились о том, чтобы

рабами могли быть люди лишь одной расы. Таким образом, рана, нанесенная человечеству, не была обширной, но это лишь усугубило трудности ее лечения.

Нужно тщательно различать две вещи: рабство как таковое И его последствия.

И в древнем мире, и в современном обществе рабство порождает одни и те же болезни, которые, однако, приводят к разным последствиям. В древнем мире хозяин и раб принадлежали к одной расе, часто раб стоял выше хозяина по своему воспитанию и знаниям [104] . Их разделяла только свобода одного и несвобода другого. Получив свободу, рабы быстро смешивались с хозяевами.

104

Известно, что многие античные писатели были рабами, назовем, к примеру, Эзопа и Теренция. В рабство попадали не только варвары, в результате войн рабами становились очень культурные люди.

Итак, древние располагали довольно простым способом избавляться от рабства, и от его последствий — это было освобождение раба; и как только они прибегли к этому способу повсеместно, они добились успеха.

Конечно, нельзя утверждать, что в древности следы рабства исчезли сразу с его отменой.

От природы человеку свойственно предвзятое и пренебрежительное отношение к тому, кто еще недавно стоял ниже его на общественной лестнице; подобное отношение сохраняется в течение долгого времени после того, как люди становятся равными, и на смену действительному неравенству, обусловленному состоянием и законом, приходит мнимое неравенство, причиной которого являются нравы. Однако в древнем мире это последствие рабства не могло быть длительным: отпущенные на волю рабы были так похожи на свободных людей, что вскоре их невозможно было отличить от них.

Самым трудным для древних было изменить закон. В современном же обществе основная трудность заключается в изменении нравов, то есть для нас настоящие трудности начинаются там, где в древности они кончались.

Это объясняется тем, что в умах современных людей нематериальный и преходящий факт рабства самым прискорбным образом смешивается с фактом материальным и постоянным, с различием двух рас. С одной стороны, воспоминания о рабстве позорят расу, а с другой — она сама является вечным напоминанием о рабстве.

Ни один африканец не прибыл в Америку по своей воле. Это значит, что все чернокожие, живущие там в настоящее время, были или являются рабами. Таким образом, негры уже при рождении получают от своих предков внешние признаки своего низкого положения в обществе. Закон может отменить рабство, но один Бог способен стереть его следы.

В современном обществе раб отличается от хозяина не только своей несвободой, но и своим происхождением. Негра можно освободить, но от этого он не перестанет быть совершенно чужим для европейца. И это еще не все: этого человека, рожденного на самой низкой ступени общества и появившегося у нас в обличье раба, мы лишь с натяжкой можем назвать человеком. Его лицо кажется нам отвратительным, его ум — ограниченным, вкусы — низменными, мы почти готовы принять его за промежуточное существо между человеком и животным [105] .

105

Для того, чтобы белые отказались от своего

мнения о бывших рабах как о существах интеллектуально и морально неполноценных, негры должны измениться, но они не могут измениться до тех пор, пока существует это мнение.

После отмены рабства современному человеку остается еще покончить с тремя неуловимыми и значительно более прочными, чем само рабство, предрассудками. Речь идет о превосходстве хозяина над рабом, белого человека над всеми другими людьми, а также о других расовых предрассудках.

Нам, имевшим счастье родиться среди подобных себе людей, обладающих по закону равными правами, очень трудно постичь, какая огромная пропасть отделяет американского негра от европейца. Но мы можем составить себе некоторое представление об этом, прибегнув к аналогии.

Когда-то и у нас существовало неравенство, основанное только на законе. Но ведь такое неравенство абсолютно искусственно! Нет ничего более противоречащего инстинктивным ощущениям человека, чем постоянные установленные законом различия между совершенно одинаковыми людьми. Однако эти различия существовали в течение веков и поныне существуют во многих местах. Они всюду оставили в сознании людей следы, которые плохо поддаются воздействию времени. Если так трудно покончить с неравенством, установленным лишь законом, то как уничтожить неравенство, незыблемая основа которого, казалось бы, заложена самой природой?

Что касается меня, то, когда я вижу, с какой мукой любые аристократические сословия смешиваются с народными массами, к каким крайним мерам они прибегают для того, чтобы в течение веков сохранять воображаемые границы, которые отделяют их от народа, во мне угасает всякая надежда на то, что неравенство, основанное на явных и вечных признаках, когда-либо исчезнет.

Мне думается, что надеяться на то, что европейцы когда-либо смешаются с неграми, — значит предаваться несбыточным мечтам. Ничто не позволяет мне надеяться на это, реальная действительность свидетельствует о противоположном.

До сих повсюду, где сила была на стороне белых, они держали негров в унижении и рабстве. Там, где верх брали негры, они уничтожали белых. Вот единственная форма отношений, которая когда-либо существовала между двумя расами.

По моим наблюдениям сейчас в некоторых частях Соединенных Штатов начинают отменяться законы, разделяющие две расы. Однако нравы остаются неизменными. Рабство отступает, но предрассудки, которые оно породило, сохраняются.

Разве в той части Союза, где негры стали свободными людьми, они сблизились с белыми? Нет сомнения, что любой человек, побывавший в Соединенных Штатах, заметил нечто противоположное.

У меня сложилось впечатление, что расовые предрассудки сильнее проявляются в тех местах, где рабство отменено, чем в тех, где оно еще существует. Но наибольшая нетерпимость проявляется там, где рабство никогда не существовало.

Правда, в северных штатах закон разрешает белым Вступать в брак с неграми, но общественное мнение считает это Позором, и было бы трудно привести пример подобного брака.

Почти во всех штатах, где рабство отменено, негры получили право голоса. Но негр может прийти на избирательный участок лишь с риском для жизни. Негр может жаловаться на притеснения, но разбирать его жалобу будет белый судья. По закону он может быть присяжным, но предрассудки препятствуют действию этого закона. Дети негров не могут учиться в одной школе с детьми европейцев. В театрах ни за какие деньги он не может купить себе право сидеть рядом со своим бывшим хозяином. В больницах негры лежат в отдельных помещениях. Чернокожим позволяют молиться тому же Богу, которому молятся белые, но не в одном храме с ними. У них есть свои священники и свои церкви. Хотя двери рая для них не закрыты, неравенство сохраняется и на краю могилы. Негров хоронят в стороне от белых, и даже смерть, настигающая в равной степени всех, не уравнивает их в правах с белыми.