СверхНОВАЯ правда Виктора Суворова
Шрифт:
Говоря о ст. IV пакта, необходимо упомянуть вот о чем. 5 апреля 1941 г. был заключен договор о дружбе и ненападении между Союзом ССР и Югославией. [111] Этот договор был подписан всего через несколько дней после того, как в Югославии (в ночь с 26 на 27 марта 1941 г.) произошел государственный переворот, в результате которого у власти оказалось проанглийское, антифашистское правительство во главе с генералом Д. Симовичем. Сразу же после 27 марта югославский Генеральный штаб вместе с греческим Генеральным штабом и верховным командованием высадившейся в Греции британской экспедиционной армии начали активно готовиться к совместным операциям против Германии и Италии. В этих условиях СССР и счел для себя целесообразным подписать с новым югославским правительством пакт, ст. 2 которого налагала на стороны обязательства «соблюдать политику дружественных отношений» по отношению к той из договаривающихся сторон, которая станет объектом нападения со стороны третьего государства. Таким образом, названная статья говорила не о нейтралитете сторон в случае нападения на одну из них третьей державы, [112] а подразумевала обязательство взаимопомощи. [113] В ситуации, существовавшей в апреле 1941 г., ст. 2 советско-югославского договора о дружбе и ненападении означала поддержку Советским Союзом антигерманского правительства Югославии в случае его войны с Рейхом, неизбежность которой была очевидна (военные действия между Германией и Югославией начались уже на другой день после подписания советско-югославского
111
105. Текст договора см. там же. 1941. 6 апр.
112
106. Так, ч. 1 ст. 2 договора о ненападении между СССР и Польшей от 25 июля 1932 г., имея условием своего применения ту же ситуацию, что и ст. 2 советско-югославского договора от 1941 г., т. е. случай, если одна из договаривающихся сторон подвергнется нападению со стороны третьего государства, накладывала на другую договаривающуюся сторону обязательство не оказывать ни прямо, ни косвенно помощи и поддержки нападающему государству в продолжение всего конфликта. 301
113
107. Для сравнения приведем статью II договора о взаимопомощи между СССР и Литвой от 10 октября 1939 г., говорившую о том, что в случае нападения на одну из договаривающихся сторон любой европейской державы Советский Союз и Литва обязуются оказывать друг другу всяческую помощь, в том числе и военную /Известия. 1939. 11 окт.
Подобно советско-германскому договору от 23 августа 1939 г., советско-югославский пакт о дружбе и ненападении также не содержал положения о том, что обязательства, вытекающие из ранее подписанных сторонами договоров, остаются в силе. Отказ СССР от включения в пакт с Югославией этой нормы означал, что СССР более не считал себя связанным договором с Германией о ненападении, перейдя в стан ее военных противников.
Подписание соглашений о дружбе сначала с фашистской Германией (договор о дружбе и границе от 28 сентября 1939 г.), затем с антифашистской Югославией (пакт от 5 апреля 1941 г.) как нельзя лучше высвечивало истинные цели советского руководства: подталкивать одну воюющую сторону против другой, ослабить и Германию, и Европу, а затем воспользоваться этим в интересах социализма.
В статье IV советско-германского договора о ненападении от 23 августа 1939 г. — по желанию германской стороны — срок действия пакта был определен на 10 лет (с автоматическим продлением на следующие пять лет, если за год до истечения срока действия договор не будет денонсирован одной из сторон), а не, как предусматривал советский проект, на 5 лет. Наконец, ст. VII договора предписывала вступление его в силу «немедленно после подписания», в то время как советский проект предусматривал вступление его в силу лишь после ратификации. Что же касается сроков ратификации, то и проект, и сам договор предписывали сделать это «в возможно короткий срок». [114] Тем самым советская сторона уступила давлению цейтнота, испытывавшегося Германией в сфере военного планирования. Однако обмен ратификационными грамотами, после чего договор стал действующим правом, состоялся в Берлине лишь 24 сентября 1939 г.
114
108. Ратификация советско-германского договора о ненападении была осуществлена 31 августа 1939 г. Верховным Советом СССР, а не его Президиумом. Это являлось отступлением от установленного Законом СССР от 20 августа 1938 г. «О порядке ратификации и денонсации международных договоров СССР» правила (в качестве примера следования данному правилу приведем ратификацию Президиумом ВС СССР 29 сентября 1939 г. советско-эстонского пакта о взаимопомощи от 28 сентября 1939 г. (см.: Сообщение ТАСС о ратификации советско-эстонского пакта о взаимопомощи Президиумом Верховного Совета СССР // Известия. 1939. 30 сент.), ибо ст. 1 названного закона гласила: «В соответствии с пунктом «м» статьи 49 Конституции СССР ратификация международных договоров производится Президиумом Верховного Совета СССР» (Текст закона см.: Образование и развитие Союза Советских Социалистических Республик. М., 1973. С. 490).
Однако выводить из этого недействительность постановления Верховного Совета и ратификации советско-германского договора о ненападении не следует, так как в регламентировавшей компетенцию Верховного Совета СССР ст. 31 Конституции СССР 1936 г. говорилось, что «Верховный Совет СССР осуществляет все права, присвоенные Союзу ССР согласно статье 14 Конституции (пункт «а» статьи 14 Конституции относил ратификацию договоров с другими государствами к ведению СССР. —А.П.), поскольку они не входят, в силу Конституции, в компетенцию подотчетных Верховному Совету СССР органов СССР: Президиума гВерховного совета СССР, Совета Народных Комиссаров СССР и Народных Комиссариатов СССР» (Конституция СССР 1936 г. // Там же. С. 455, 457, 459).
Такая формулировка ст. 31 призвана была не подчеркнуть отсутствие у Верховного Совета каких-либо правомочий, а, не перечисляя их конкретно, определить круг его полномочий в целом. Иначе в тексте статьи употреблялся бы оборот: «…за исключением тех правомочий, которые, в силу Конституции, входят в компетенцию подотчетных Верховному Совету органов СССР: Президиума Верховного Совета СССР..». В тексте же ст. 31 Конституции употреблялся пояснительный, а не противительный союз «поскольку». Очевидно, что вынесение вопроса о ратификации советско-германского договора о ненападении на рассмотрение Верховного Совета СССР, а не его Президиума, потребовалось Сталину для придания этому процессу демонстрационного характера. На это указывает и сопровождавший вынесение договора на ратификацию доклад В. М. Молотова о советской внешней политике, призванный привлечь внимание мировой общественности. Советское руководство сочло необходимым на весь мир заявить о своем желании остаться в стороне от грядущей войны в Европе, неизбежность которой после подписания советско-германских соглашений Сталин отчетливо сознавал.
Уже в довоенный период имелась общепризнанная обычная норма о том, что война между государствами прекращает действие международных договоров. В качестве примера здесь можно привести ст. 289 Версальского мирного договора, в соответствии с которой союзные державы должны указать двусторонние договоры, которые существовали до Первой мировой войны между ними и Германией и действие которых они желали бы возобновить. «Только те двусторонние договоры и конвенции, — говорилось в этой статье, — которые станут предметом такого указания, возобновят свое действие между союзными государствами, с одной стороны, и Германией — с другой. Все другие остаются отмененными». [115] Аналогичные положения содержались в ст. 241 Сен-Жерменского мирного договора от 10 сентября 1919 г. и ст. 224 Трианонского мирного договора от 4 июня 1920 г.
115
109. Версальский мирный договор: Перев. с франц. М., 1925. С. 112.
Следовательно, договор о ненападении между СССР и Германией прекратил свое действие 22 июня 1941 г., т. е. с момента нападения Германии на Советский Союз, как и все советско-германские соглашения, существовавшие на тот момент. Подтверждение этому прозвучало в сообщении Комиссии Съезда народных депутатов СССР о политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 г. [116] и в п. 4 одноименного постановления Съезда. [117]
116
110. Известия. 1989. 25 дек.
117
111. Правда. 1989. 28 дек.
Что касается послевоенной Европы, то, как указывалось в сообщении Комиссии СНД СССР, строилась она на международно-правовых нормах, имеющих иные истоки, что отражено прежде всего в Уставе ООН и Заключительном акте Общеевропейского совещания 1975 г.
Произведенный международно-правовой анализ касается только договора о ненападении от 23 августа 1939 г., ставшего «головным» в системе других политических, экономических и торговых договоров и соглашений между СССР и Германией, и не относится к протоколу о разграничении «сфер интересов», подписанному в тот же день.
В абзаце 2 п. 3 упомянутого постановления Съезда народных депутатов СССР констатировалась, что «подлинники протокола не обнаружены ни в советских, ни в зарубежных архивах. Однако графологическая, фототехническая и лексическая экспертизы копий, карт и других документов, соответствие последующих событий содержанию протокола подтверждают факт его подписания и существования». [118] Поставив свою подпись под такими выводами Комиссии Съезда, председатель Верховного Совета Союза ССР М. С. Горбачев согласился с ними, хотя ему лучше всех остальных было известно, что подлинники секретных протоколов реально существовали: в 1987 г. последний советский лидер лично ознакомился с этими документами. [119]
118
112. Там же.
119
113. Бывший руководитель аппарата экс-президента СССР Валерий Болдин рассказывает: «То, что Горбачев большой мистификатор, секрета не представляет. Во всяком случае, в 1987 г. секретные протоколы и карты были положены ему на стол. Он расстелил карту и долго изучал ее. Это была крупномасштабная карта с обозначением населенных пунктов, рек и прочего на немецком языке. Он изучал линию границы, которая была согласована. Насколько помню, там стояли две подписи: Сталина и Риббентропа. Потом Горбачев посмотрел и сам протокол — небольшой документ, по-моему, всего два листочка, и обратил внимание на то, что подпись Молотова была сделана латинскими буквами. Та главная загадка, которая всех сбивала с толку и была необъяснима. Горбачев изучал документы долго, потом сказал: «Убери, и подальше!» Шло время, и вдруг эти протоколы стали вызывать повышенный интерес. Их запрашивали и Фалин, и Яковлев. Я доложил об этом Горбачеву. Он сказал: «Никому ничего давать не надо. Кому нужно — скажу сам».
А на первом Съезде народных депутатов он заявляет, что «все попытки найти этот подлинник секретного договора не увенчались успехом»… Вскоре после этого он пригласил меня к себе и спросил как бы между прочим, уничтожил ли я эти документы. Я ответил, что сделать этого не могу, на это нужно специальное решение. Он: «Ты понимаешь, что представляет сейчас этот документ?» Ну, после того как он на весь мир заявил, что документов этих не видел, я представлял, насколько для него это неуютная тема, он хотел бы поскорее уйти от нее и забыть, но сделать это было не так-то просто. Он еще дважды спрашивал, уничтожены ли секретные протоколы…Документы эти многократно зарегистрированы в различных книгах и картотеках, поэтому либо надо было уничтожить все книги, потому что подтирки делать там, естественно, нельзя, либо переписывать книги заново, — а это многолетние, начиная с тридцатых годов, записи. Вообще сделать это невозможно в принципе» (Гарифуллина Н. Мистификаторы. Руководитель аппарата экс-президента СССР Валерий Болдин «уточняет» А. Яковлева и М. Горбачева // Сов. Россия. 1993. 11 марта).
Указами Президента России Б. Н. Ельцина архивы КПСС были переданы в Государственную архивную службу Российской Федерации, которая занимается их рассекречиванием. В результате этой работы 30 октября 1992 г. историком Д. А. Волкогоновым были найдены тексты как советских, так и германских оригиналов документов с грифом «Совершенно секретно» о советско-германских отношениях 1939–1941 гг., хранившиеся в «Особой папке» в ЦК КПСС (Москва, Старая площадь, 4). В настоящее время документы находятся в Архиве Президента России. Впервые эти документы опубликованы в журнале «Новая и новейшая история», 1993, № 1.
Отметим, что как договор о ненападении, так и секретный протокол от 23 августа 1939 г. был составлен на немецком и русском языках, причем были подписаны как немецкий, так и русский тексты. Секретный дополнительный протокол был изготовлен только в двух экземплярах — один на русском, другой на немецком языке. Один экземпляр был после подписания 23 августа 1939 г. оставлен в Москве, а другой Риббентроп привез в Берлин, где немецкий экземпляр хранился в особом месте канцелярии Риббентропа. В течение 1943–1944 гг. этот протокол вместе с другими документами канцелярии Риббентропа был микрофильмирован, а весной 1945 г., по соображениям безопасности, был перевезен в имение Шенберг, что в Тюрингии. В последние дни войны по приказу из Берлина значительная часть перевезенных документов была сожжена. Войскам западных союзников удалось спасти часть этого важного архива и вывезти в безопасное место. Однако секретного дополнительного протокола среди них не оказалось. [120]
120
114. Фляйшхауэр И. Пакт. С. 464–465.
Весьма вероятно, что упорное и уверенное отрицание в СССР на протяжении сорока с лишним лет факта существования секретных протоколов было вызвано тем, что после окончания войны в Европе немецкий подлинный экземпляр секретного протокола от 23 августа 1939 г., как и немецкие подлинники более поздних советско-германских договоренностей, оказались в Москве. Таким образом, Москва оказалась единственным хранителем подлинников секретных соглашений.
В постановлении от 24 декабря 1989 г. (п. 6) Съезд народных депутатов СССР констатировал, что Сталин и Молотов не познакомили с секретным протоколом ни членов Политбюро, ни кого-то из народных комиссаров либо партийных и государственных функционеров, не подумав также о его ратификации. Однако признавать недействительность секретного дополнительного протокола на основании того, что он никогда не был ратифицирован, [121] нельзя, ибо согласно ст. 2 действовавшего на момент подписания протокола от 23 августа 1939 г. (равным образом это относится и к протоколу от 28 сентября 1939 г. и от 10 марта 1941 г.) Закона СССР от 20 августа 1938 г. «О порядке ратификации и денонсации международных договоров СССР» ратификации подлежали лишь заключаемые СССР мирные договоры, договоры о взаимной обороне от агрессии, договоры о взаимном ненападении, а также те международные договоры, при заключении которых стороны условились о последующей ратификации. [122] Ни к одному из перечисленных видов международных договоров советско-германские секретные договоренности отнести невозможно, и причину их недействительности надо искать в другом.
121
115. И. Фляйшхауэр пишет: «Секретный дополнительный протокол… никогда не был ратифицирован и уже по этой конституционно-правовой причине оставался недействительным» (Там же. С. 301).
122
116. Текст закона см.: Образование и развитие Союза Советских Социалистических Республик. С. 490. Отметим, что ни законодательство бывшего Союза ССР, ни современное российское законодательство никогда не требовало и не требует ратификации всех заключаемых нами международных договоров.
Так, п. 2 постановления от 21 мая 1925 г. первой сессии ЦИК Союза ССР III созыва «О порядке заключения и ратификации международных договоров Союза ССР» (СЗ СССР. 1925. № 35. Ст. 258) гласил: «Ратификации подлежат договоры и соглашения о заключении мира, об изменении границ Союза ССР, а равно договоры, требующие ратификации согласно законам страны, с которой договор заключается». Ныне перечень международных договоров Российской Федерации, подлежащих ратификации, устанавливается ст. 15 Федерального закона от 15 июля 1995 г. «О международных договорах Российской Федерации» (Собр. законодательства РФ. 1995. JSfe 29. Ст. 2757), т. е. закон опять не говорит об обязательности ратификации каждого из заключаемых Россией международных договоров.