Сверхновая. F&SF, 2007 № 39-40 (выборочно)
Шрифт:
— Ха, — сказал Коллинз. — Ты по правде думаешь, что можешь любого это спрашивать? Думаешь, кто-либо в трезвом состоянии — признается, что он, к примеру, клептоман, пироманьяк или педофил?
Эти слова чуть не вывели скалолаза из себя.
— Как можно всерьёз приводить такие сравнения! Все эти…как бы это сказать…склонности- проявления душевных болезней и поставлены вне закона!
Коллинз глянул на него с иронией.
— И как долго, думаешь, до тех пор, когда скалолазание будет наравне с этими категориями? По всей видимости, скалолазы нарушают установленный порядок; ты вышел за рамки приличий. И вдобавок, ты не покупаешь никаких билетов, потребляешь собственную еду и питье, и предпочитаешь спать в палатке, вместо того, чтобы платить
Скалолаз уставился на Коллинза.
— Не стану продолжать. Всё же, мне не верится, что вы действительнотак считаете.
Коллинз отвернулся от окна и подошёл поближе.
— Ты видишь этот шрам?
Он чуть натянул пальцами кожу на лбу и скалолаз заметил шрам, немногим бледней чем окружавшая кожа. Шрам тянулся от брови Коллинза к виску и исчезал под волосами.
— Это след, оставленный разбитой бутылкой или, может, консервной банкой — теперь точно не определить — из кучи мусора, которую обрушили на меня с высоты нескольких сотен метров, с Седьмой платформы.
Скалолаз сочувственно покачал головой.
Коллинз с угрюмым видом подошёл к автомату, продающему напитки, и опустил монету в щель. На секунду его указательный палец завис над кнопкой «водка», но потом нажал кнопку «апельсиновый сок».
— Куда ты направлялся прошлой ночью? — спросил Коллинз. — У тебя с собой были пучок крюков и верёвка.
— В Приют Райта, а на следующий день — в Зелёную Долину.
В глазах Коллинза засветилось восхищение. Он кивнул, сел напротив скалолаза и наклонился вперёд.
— Приличный маршрутец, приятель. Кстати, зови меня Стив.
— Джим, — с улыбкой представился скалолаз.
— Ну, Джим, ты был там наверху прежде?
Джим кивнул.
— Вроде того. Мне было только девять лет, когда дед со своим братом взяли меня с собой. В основном они меня подтягивали на верёвке, а иногда несли на спине. Тогда ещё маршрут был довольно-таки хорошо размечен. На прошлой неделе я тщательно его изучил и, думаю, способен его пройти. Хотя, конечно, сложновато будет в некоторых местах.
Стив Коллинз задумчиво посмотрел в окно.
— Я также тщательно изучил этот маршрут, — сказал он. — У меня даже есть несколько трёхмерных снимков склонов, где взбираться сложнее всего, купленных вопреки косым взглядам. А ты знал, что на восточном склоне там до сих пор осталось двадцать — тридцать крюков? Я разглядел их в бинокль с Седьмой Платформы.
Джим некоторое время молча смотрел на него.
— Ну, Стив — кто из нас скажет это первым?
Стив широко улыбнулся.
— А не взяться ли нам за эту работёнку вместе, Джим?
Петерсон застрелил этого пса в холодный ветреный вторник. Прямо перед домом хозяйки, когда пёс мирно сидел на лужайке. И когда мы, соседи, оторвавшись от своих дел, примчались выяснить, что случилось, он от души захохотал. Он потешался над Келли Хороси, девушкой, нанятой Элизабет, чтобы выгуливать Сибоя, когда хозяйка была на работе. Она стояла на коленях на сырой земле и плакала, придерживая голову Сибоя и пытаясь остановить кровь подолом
8
Дебора Коутс — писательница из Айовы. Этот рассказ — ее дебют в F&SF. Она писала о нём: «В годы моей юности у меня были друзья, жившие далеко за городом. К ним нужно было добираться на машине. Однажды кто-то проезжал по шоссе и застрелил одну из их собак. У меня самой были ротвейлеры, одного из которых отравили соседи, другого задавили полицейские, а потом выбросили тело в канаву, третьего убили, когда ворота дома случайно остались открытыми… Я защищала своих собак, как могла, и мне безмерно жаль, что у меня не всегда это получалось…»
9
Полицейские приехали, покачали головами и увезли Петерсона в наручниках. Он шел к патрульной машине, нагло ухмыляясь. Мать Келли Хороси повела ее домой. Келли никак не могла успокоиться и все время повторяла:
— Это я виновата. Я не уберегла его.
И мы не могли понять, за что она извиняется: за свои слезы или за гибель Сибоя.
Никто толком не знал, что делать с телом пса, поэтому я осталась на лужайке до прихода Элизабет с работы.
Скорее всего, она сразу догадалась, что что-то не так, издалека увидев меня, сидящую рядом с неподвижной фигурой Сибоя перед ее домом, однако доехала до самого гаража, прежде чем остановила машину. Она приглушила мотор и сидела, глядя прямо перед собой.
Через пару минут — мне показалось, что прошла целая вечность — она подошла и посмотрела на него. Он уже окостенел, и трудно было поверить, что только что он был жив. Сибой всегда казался мне чудным псом, хотя я никогда особенно не увлекалась собаками. Он был крупноват для добермана-пинчера, что, по словам Элизабет, являлось недостатком породы, но, по-моему, его это только красило. Летними вечерами он, случалось, стоял на крыльце, прислушиваясь. Весь его облик выражал настороженность: уши стояли торчком, глаза блестели, нос подрагивал, — но, казалось, он отдыхал при этом. Сибой немного выделялся, так же, как сдержанная и элегантная Элизабет, на фоне пожилых соседей и стареньких домиков с верандами и длинными козырьками. Он был похож на принца, который стоял на пороге замка и осматривал свои владения со снисходительным спокойствием.
— Что произошло? — голос у Элизабет звучал ровно, но я знала, как она любила этого пса.
— Элизабет, мне так жаль…..
— Что произошло?
Даже когда я все рассказала, она не выказала своего волнения.
— Спасибо, что остались с ним, — сказала она, когда я закончила. И, повернувшись, направилась к дому.
Я осталась стоять, сгорбившись на ветру. Чем я могла помочь? Я взглянула на Сибоя. Три года назад я потеряла мужа: он на нашем новеньком бьюике врезался в телефонный столб. Никто не был виноват, кроме него самого — слишком уж много было заходов в бары. Конечно, я тосковала по нему, бездельнику, но если бы он умер, как Сибой, в луже остывшей крови, — о, трудно представить, что бы я чувствовала. Конечно, Сибой всего лишь собака. И, как уже было сказано, я не любительница собак. Но все же…
Вернулась Элизабет. Она переоделась в потертые голубые джинсы, старую фланелевую рубашку, надела рабочие ботинки и перчатки. Ее светлые с проседью волосы все еще были аккуратно собраны в пучок — так она обычно ходила на работу — и это резко контрастировало с поношенной одеждой. Веки у нее набрякли. Она принесла одеяло и расстелила его рядом с Сибоем. Зашла с другой стороны и присела на корточки. Положила руку на шею и на секунду задержала ее. Я чуть не расплакалась.
По дороге проехала машина, посигналив кому-то, как будто ничего не случилось. Элизабет ссутулилась, но тут же выпрямилась; никогда я еще не видела ее такой растерянной. Она подсунула руки под тело Сибоя, переложила его на одеяло и потащила во двор.