Сверкающий купол
Шрифт:
Гибсон Хэнд сосал сигару и с симпатией кивал сутенеру. И каждый раз, когда сутенер с мольбой кидался к неумолимому Бакмору Фиппсу, Гибсон Хэнд вынимал изо рта сигару и продолжал украдкой прожигать складную крышу Кадиллака. К тому времени, как сутенер готов был отъехать, а Бакмору Фиппсу сбили фуражку с его квадратной головы, Гибсон Хэнд умудрился прожечь дыру размером с серебряный доллар, внеся свою лепту в борьбу феминисток в составе присяжных.
– Какой хрен сбил мне фуражку?
– заорал Бакмор Фиппс, когда его синий полицейский головной убор отлетел на проезжую часть, и был смят отъезжающим
Бакмор Фиппс поднял расплющенную фуражку и сказал, - Гибсон, какой козел сбил с меня фуражку?
Гибсон Хэнд не видел глиняный снаряд и подумал, что она просто слетела с головы Бакмора Фиппса, когда тот выписывал штраф на ветровом стекле автомобиля.
– Я не видел никого, кто мог сбить с тебя фуражку, Бакмор. Сутенер ее не сбивал.
– Гибсон, но кто-то ведь ее сбил, - сказал Бакмор Фиппс с малиновым лицом и убийственно сузившимися глазами.
– И ПОСМОТРИ, ЧТО С НЕЙ СТАЛО!
Сутенерский "кадиллак" превратил ее в берет, это точно. Лакированный козырек погнулся и оторвался. Тулья смялась. Ремешок скрутился, как аксельбант.
– Это же мятый чепчик, Бакмор, - печально рассмеялся Гибсон Хэнд.
– Они мне заплатят!
– пообещал Бакмор Фиппс, дико озираясь. Как раз в тот момент еще один скользкий глиняный шар вылетел из окна на втором этаже.
Наверху разгорелась настоящая битва. Гладстон Кули спрыгнул со стола и уже скользнул в свои черные узкие трусы, когда все вокруг начали швыряться глиной. Со стен капала моча вперемежку с Пепси, и стоял такой ор, что никто не слышал, как Бакмор Фиппс с Гибсоном Хэндом мчались наверх через три ступеньки, горя жаждой мщения.
Бакмор Фиппс остановил пандемониум, заорав, - КАКОЙ ХРЕН ТРЕСНУЛ МЕНЯ ПО ТЫКВЕ?
Сразу ставшая молчаливой стайка скульпторов заторопилась, подбирая свои береты, ища раскиданные инструменты, собираясь с духом, чтобы быстро рвануть в дверь. Но только ее от косяка до косяка закрыли могучие плечи чернокожего копа с лицом бешеного добермана.
– Я могу объяснить вам, офицер, - сказал манерный скульптор-негр в широченном лимонно-желтом галстуке.
– Мы лишь...
– К стене, голуб-бок!
– зарычал Бакмор Фиппс.
– Никто ничего не будет объяснять, пока я не узнаю, кто сбил с меня фуражку!
К счастью, ни Бакмор Фиппс, ни Гибсон Хэнд не подозревали, чем размягчали глину, иначе в тот день визжащие скульпторы сыпались бы из окна, как конфетти.
– Ты кто такой, - потребовал ответа Гибсон Хэнд у дрожащего морского пехотинца, отчаянно пытающегося втиснуться в свои модельные французские джинсы. Они его обтягивали настолько, что ему приходилось ложиться на спину, чтобы застегнуть ширинку. Обычно он подкладывал в пах поролон, чтобы набить себе цену, но в данную минуту он об этом не беспокоился. Он лишь изо всех сил пытался влезть в эти проклятые джинсы. Наконец, он их одолел, вскочил на ноги и сказал, - Рядовой первого класса Гладстон Кули, сэр! Корпус морской пехоты США!
Затем Бакмор Фиппс с Гибсоном Хэндом замычали, как пара бычков. Еще один морской пехотинец! И Бакмор Фиппс, и Гибсон Хэнд служили в Пятой бригаде морской пехоты, и им было стыдно оттого, что их брата полным-полно на Седьмой авеню и в "голубых" барах.
– Ты знаешь, Бакмор, если так пойдет и дальше,
– Ну-ка выдь оттуда, - сказал он, и веснушчатая девчушка выползла из шкафа, уставившись на свои побитые туфли.
– Ты откуда, малышка?
– спросил Бакмор Фиппс.
– Из Калвер-сити, - пропищала она.
– Ты когда убежала из дома?
– спросил Гибсон Хэнд.
– Два дня назад. Я остановилась в квартире в Восточном Голливуде с другом.
Гибсон Хэнд решил продемонстрировать свои редко выходящие наружу отцовские чувства.
– Ладно, можешь оставаться в Восточном Голливуде со своими друзьями. Но если вдруг ты так и думаешь сделать, то на твоем месте я бы лучше сразу пошел и спрыгнул с крыши, а не стал бы ждать, пока какой-нибудь восточно-голливудский подонок вломится на твою хату. А так ты не узнаешь, как себя чувствуешь, когда тебе консервным ножом пилят глотку. И когда ты уже умрешь, им придется договариваться, кто на тебя, мерзавку, влезет первым, а это не по ним, потому что они любят, когда ты лягаешься и визжишь. А теперь, КАТИСЬ ОТСЮДА К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ В СВОЙ КАЛВЕР-СИТИ!
Когда девочка сломя голову неслась вниз по лестнице, Бакмор Фиппс повернулся к Гибсону Хэнду и искренне сказал:
– Это очень благородно с твоей стороны, Гибсон. Надо иметь большое сердце, чтобы дать добрый совет сбежавшей из дому малышке.
Затем они приступили к делу. Два скульптора - один грек, второй турок - естественно, обвиняли друг друга за тот прошедший мимо цели бросок, что сбил фуражку с Бакмора Фиппса. Бакмор Фиппс спросил у Гибсона Хэнда, кого арестовать.
– Мне наплевать, - пожал плечами тот.
– Они оба ведь чурки.
Они уже собирались стащить по ступенькам обоих чурок и придумывали, за что их арестовать, когда Гладстон Кули сказал:
– Сэр, я надеюсь вы не обязаны докладывать моему командованию или еще куда-нибудь?
– Дай-ка я погляжу на твои документы, - повинуясь импульсу сказал Гибсон Хэнд.
Бакмор Фиппс зло посмотрел на рядового первого класса и сказал, - Если бы в ту большую войну у нас были дубы вроде тебя, им пришлось бы отсасывать наш флаг до умопомрачения, чтобы он встал на Иво Симе.
И когда Гибсон Хэнд выхватил у Гладстона Кули увольнительную, вместе с ней выпал клочок бумаги.
– Имя вроде знакомое, Бакмор, - сказал он, глядя на бумажку.
– Я не помню, где я его слышал, но я его где-то слышал.
Бакмор Фиппс прочитал записку, в которой говорилось: "Найджел Сент Клер" и был записан телефонный номер.
– Да, я это имя тоже где-то недавно слыхал. Кто это?
– спросил он морского пехотинца.
Но затем причуды судьбы не только спасли грека с турком от нар в камере, но и вызвали случай, сделавший Бакмора Фиппса и Гибсона Хэнда не легендой лос-анджелесской полиции, а насмешкой.