«Сверре» зовёт на помощь
Шрифт:
Только сейчас Ханнес увидел, что яичница на сковородке давно сгорела и комната наполняется синеватым чадом. Он схватил тряпку и столкнул сковородку с огня.
— Говоришь, русские взяли Вену?
— Да. Два дня назад.
— Значит... действительно пруссакам конец?
— Да, Ханнес. И пруссакам и войне. Жизнь снова пойдет по-старому. Но сейчас ты нам должен помочь.
— Чем?
— Ты должен показать место, куда возили ящики.
— Это нетрудно, — после некоторого раздумья сказал Ханнес. Он подошел к вешалке и снял с нее куртку. — Идем.
Уже по дороге к озеру спросил:
— Ты сказал, что я должен помочь не тебе, а вам. Кому это — вам?
— Мне и моим товарищам.
«Значит, он — коммунист, — пронеслось в голове Ханнеса. — «Мне и моим товарищам...» Вот тебе и маленький Альбрехт... А в конце концов мне наплевать. Если коммунисты сумели свернуть шею этому мерзавцу Гитлеру, значит они стоящие ребята...»
Топлиц в этот день был особенно красив. Вода лежала в котловине спокойно, ни единая морщинка не нарушала ее тишины. Свежая зелень леса, сбегавшая по склонам Грасванда к берегу, повторялась в зеркале озера до мельчайших подробностей. И если долго смотреть, даже голова начинала кружиться, такая в воде отражалась глубина. Если бы только не воронки от взрывов на месте испытательной станции и блокгауза, можно было подумать, что пруссаки никогда не приходили сюда, и никакой, войны не было — все это дурной сон.
— Вот здесь они перегружали их на плоты, — сказал Ханнес, показывая пологий спуск к воде. — Видишь, на земле еще следы наших повозок.
Альбрехт осмотрел берег.
— У тебя, кажется, была лодка?
— Лодка, — хмуро усмехнулся Ханнес. — Недели две назад они конфисковали у нас все лодки и угнали их неизвестно куда.
— Не могли же они увезти их с собой, — пробормотал Альбрехт. — Где-нибудь здесь, в кустах.
Но в кустах, сколько они ни искали, лодок не было. На глаза им попался только плот, связанный из десяти бревен. Наполовину вытащенный из воды, он был завален ветками, наспех обломанными с ближайших кустов.
— Здорово торопились, — сказал Альбрехт. — Слушай, Ханнес, сходи, дружище, домой за топором, мы вырубим весла. А я пока попробую столкнуть этот крейсер на воду.
Клад
— ...Какая здесь глубина?
— Посередке метров сто-сто двадцать. А здесь, под нами, я думаю, не больше тридцати.
Альбрехт лежал на краю плота и напряженно всматривался в воду.
Ханнес, орудуя кормовым веслом, медленно вел плот вдоль изгибов берега.
Косые лучи солнца пробивали воду метров на десять в глубину и гасли в пелене желтоватой мути, видимо, поднятой со дна ночными взрывами.
— Хотя они и пошли к середине, но далеко от берега не уплыли, — сказал Ханнес. — Я и сотни шагов не успел отойти со своей повозкой, как они вернулись.
— Вода слишком мутная. Держи ближе вон к тем кустам.
Ханнес сделал несколько сильных гребков.
— Ящики на лодку и плот грузили хефтлинги. Они взяли их с собой на озеро. А когда вернулись, ни одного хефтлинга с ними не было...
Альбрехт слушал Ханнеса, не отрывая взгляда от воды.
— Что это за палки на дне?
— Какие палки?
— Вот здесь, слева.
Ханнес бросил весло и лег на плот рядом с Альбрехтом.
— Вот видишь, еще одна.
Лесничий вгляделся в воду.
В глубине он увидел длинный шест, стоящий вертикально. Шест слегка покачивался из стороны в сторону, как поплавок, колеблемый глубинным течением.
— В жизни не видел такого. Бревна и жерди, когда намокают, плавают под водой, пока не потонут. А этот... Будто привязан к чему-то на дне.
— Ханнес, найдется в твоем хозяйстве кошка? Сейчас мы узнаем, к чему привязан этот поплавок.
...Через несколько минут плот снова оттолкнули от берега и подвели к тому месту, где в глубине качался таинственный шест. Альбрехт осторожно опустил в воду запасной якорь — кошку от конфискованной эсэсовцами лодки Ханнеса. Якорь был трехлапый с острыми, хорошо заточенными концами. Он сразу же подцепил что-то на дне. Лесничий и бывший объездчик начали медленно выбирать веревку.
Сначала на поверхность всплыл шест, привязанный прочным парашютным шнуром за какой-то тяжелый предмет, а потом и сам предмет, оказавшийся кубическим ящиком, сколоченным из толстых, хорошо пригнанных друг к другу досок.
Ханнес и Альбрехт с трудом вытащили его на плот.
— А теперь — к берегу!— скомандовал Альбрехт.
...Ящик аккуратно вскрыли стамеской на кухне Ханнеса.
Под досками оказалось несколько слоев водонепроницаемой бумаги, а под ней — два слоя хорошо промасленной парусины.
— Упаковано на совесть, — сказал Альбрехт, вспарывая ножом плотную ткань.
Под ней оказалось еще два слоя бумаги.
Когда их сорвали, Ханнес крякнул и сел на стул.
В ящике лежали деньги.
Некоторое время оба ошеломленно смотрели на синие и зеленые бандероли, уложенные так плотно, что они казались монолитной массой. Наконец Альбрехт вытащил одну бандероль и поднес к глазам.
— Английские фунты, — тихо сказал он. — И в этом кирпиче, если верить цифрам, напечатанным на обертке, ровно пять тысяч. Черт возьми, сколько же здесь всего?
Он начал выкладывать бандероли на пол.
— В моей телеге было четырнадцать таких коробок, — пробормотал Ханнес, опускаясь рядом с ним на колени.
Скоро весь пол вокруг ящика был покрыт бандеролями, а им, казалось, не будет конца.
— Бумажки-то старые, потертые, — сказал Ханнес, разрывая на одной пачке обертку. — Где они их столько набрали? Почему не взяли с собой?.. Я думаю, здесь полмиллиона, не меньше.
Он заглянул в ящик.
— А это что за шкатулка, Альбрехт? Сдается, что кроме бумажек здесь есть еще кое-что подороже.
Альбрехт извлек со дна ящика небольшую деревянную коробку, в которой что-то глухо звякнуло, когда он поставил ее на стол.