Свет далеких звезд
Шрифт:
– Я просто не всегда поспеваю за новшествами. У меня есть сын, он помогает, как может, но мир сегодня меняется слишком быстро.
– Вы думали об этом? – парень указал пальцем на возвышенность, расположенную недалеко от автокольца, серой лентой опоясывающего город. Даже отсюда можно было разглядеть длинный пятиэтажный дом в колониальном стиле, с большими окнами в деревянных рамах и лепниной на фасаде, с яркой лазерной вывеской «Центр ГеронтоАдаптации», проецируемой в небо над крышей.
– Центр стариковской адаптации к нормальному миру? – усмехнулся Стивенс. – Ну нет, рано списывать меня со счетов, молодой человек, – обиженно сказал
– Что? – не понял парень. – Что это еще за фигня такая?
– Эмансипация! – проорал обрадованный Стивенс в коммуникатор.
– Идентификация код-голос принята, – сообщил невидимый глазу автомат-охранник. Щелкнул замок на входной двери, затем раздался еще один щелчок внутри темного коридора.
– Держитесь, сэр, и удачи, – от души пожелал парень, провел рукой по высокому начесу, браслеты громко звякнули.
Стивенс проводил взглядом его удаляющуюся фигуру и снова посмотрел на «Центр ГеронтоАдаптации».
Он поднялся по лестнице, в коридоре автоматически зажегся свет. Стивенс преодолел еще несколько ступенек, держась за перила, потянулся к ручке. Но дверь в квартиру приоткрылась сама, послушная и не нуждающаяся в посторонней помощи.
– Добро пожаловать домой, мистер Стивенс, – певучий женский голос приветствовал его.
– Ну, привет, как прошел твой день? – съязвил старик. – Хорошо, спасибо! А твой? – не мог угомониться он.
– Температура воздуха в помещении семьдесят градусов по Фаренгейту, установлен оптимальный уровень влажности, – перечислял голос без выражения.
– Чайник, – недовольно произнес Стивенс.
В углу кухни засветился и тут же погас, вскипятив воду, заполненный чайник.
– Пара секунд, ха-ха. А ты у меня шустрая, хозяйка, – буркнул Стивенс.
Он вспомнил Магду. Когда-то, кажется, совсем в другой жизни, они сидели здесь, у открытого окна, из которого тянуло удушливыми выхлопами от проезжающих машин. На плите, разбрызгивая масло, жарился сочный стейк, присыпанный душистыми травами. От сковороды исходил пахучий дымок, обволакивающий всю кухню. Магда читала увесистую книгу, опершись рукой о стол, покрытый хлопковой скатертью.
– Стейк! – скомандовал Стивенс.
Внутри прозрачного куба шустро заходила игла, отпечатывая розовый кусок мяса прямо на нагретую поверхность плиты. Старый добрый хорошо прожаренный стейк без запаха, без дыма, без жира, без души.
Стивенс аккуратно взял мясо, положил его на тарелку. Он провел ладонью по гладкой поверхности стола. Темные недра ожили, запел веселую песню рекламный ролик, в правом углу высветились последние новости, в левом мерцала поисковая строка. В открытое окно дул чистый свежий ветер. «Слишком многое изменилось, Магда, я не узнаю наш дом», – мысленно пожаловался жене Стивенс.
– Папа! – в коммуникаторе появилось лицо Джона.
– Сын, разве ты не видишь, что я ужинаю? – мрачно пробормотал Стивенс, раздосадованный тем, что его размышления прервали.
– Папа, слушай, я получил данные с твоей зубной щетки. У тебя кариес в зубе, снизу справа. Папа! В наше время кариес ну просто… – Он запнулся. – Скажут, что я за тобой не ухаживаю! Я записал тебя на завтра к дантисту.
Кусок мяса застыл в воздухе, не достигнув открытого рта Стивенса. Его испещренный морщинами лоб нахмурился еще больше.
– Научись хорошим манерам, Джонатан! – прорычал Стивенс. – Или ты еще доложишь мне про датчики моего унитаза?
– Не бушуй, отец, – миролюбиво ответил Джон. – Завтра в десять будь у дантиста, я вызову тебе такси.
И он отключился.
Стивенс закрыл глаза. Он вспомнил, как тридцать лет назад Магда сидела перед ним с вязанием, с настоящими мотками пряжи, десятками метров нежной, мягкой шерсти. На подоконнике стояли живые цветы, а не те «резиновые» колючки, которые стали нынче последним писком моды. Город тридцать лет назад благоухал: китайской едой, помойками, выхлопными газами, человеческим потом. Сегодня Стивенс ненавидел стерильную чистоту воздуха вокруг. Город тридцать лет назад гремел: колесами по водосточным люкам, нетерпеливыми гудками автомобилей, собачьим лаем, бесчисленным хором человеческих голосов. Стивенс устал от глухой тишины и того, что теперь называли «покоем».
Кусок не лез в горло. Он прошелся взад-вперед по комнате, провел рукой по старому креслу, которое так и не смог заменить на современное чудо дизайна, принимающее форму тела; по пыльному чучелу совы, которую подбил из рогатки, когда ему было четырнадцать (два года тюрьмы по нынешним законам). Он пошарил рукой под диваном и достал оттуда сковороду, на которой Магда тридцать лет назад поджаривала стейки каждый день его счастливой жизни.
А что теперь? Все, что окружало Стивенса, было ему незнакомо. Мир умчался вперед, планету несло с огромной скоростью навстречу прогрессу. А он остался стоять на месте, застыл каменным изваянием в том времени, где навсегда осталась его молодость, его Магда и весь знакомый ему любимый мир. Стивенс все время путался в приложениях, терял коммуникаторы, подключал приборы в неподходящие переходники и спохватывался лишь тогда, когда сгоревшие микросхемы испускали предсмертные струйки дыма. Он порывался сходить в супермаркет за продуктами, которых давно уже не производили, пытался купить билеты на самолеты, которые много лет как не летали, мечтал посмотреть телевизор, который уже не показывал ничего, кроме бесконечной рекламы. Чужой человек в чужом времени.
«Джон смеется надо мной, – подумал Стивенс. – Он наверняка хочет отправить меня в “Центр ГеронтоАдаптации” для таких же, как я, стариков, не успевших заскочить в последний вагон поезда бешеного прогресса. Мои приятели уже подались туда один за другим. Чему нас там будут учить? Как пользоваться тем, что нам не нужно, ходить туда, куда модно ходить, быть такими, словно мы родились не в двадцать первом, а в двадцать втором веке?»
Стивенс толком ничего не знал о том, что происходит за массивными стенами Центра. Информационной рекламе он давно не доверял, а его приятели, попавшие туда несколько лет назад, не спешили возвращаться. Да и контакты с внешним миром им были, похоже, запрещены правилами внутреннего распорядка. Пожилых людей на улицах города Стивенс встречал все реже и реже. Не глядя под ноги, он вышагивал по комнате, пока не споткнулся о тяжелый предмет.
– Программа уборки помещения начата, – громко сообщил электронный голос.
Стивенс вдруг по-настоящему испугался, ему стало страшно до одури. Он продал бы душу за обычный шумный, будто тайфун, будящий всех соседей и такой предсказуемый пылесос. Сердце старика гулко зашлось, задергалось, как птица, запертая в клетке, в груди кололо и рвалось снарядами: бах-бах, удар за ударом, беззвучный крик за беззвучным криком из посиневших губ.
Он осел на пол, датчик на его запястье зажегся красным светом и отчаянно замигал.