Свет дня
Шрифт:
Где-то через полмили я заметил в зеркале заднего вида то же самое такси, которое привезло нас к гаражу. Поскольку, привыкая к новой и для меня необычно большой машине, я ехал довольно медленно, в нормальном варианте любое такси уже давным-давно должно было бы меня обогнать, но это упорно не обгоняло, значит, Харперу очень захотелось меня проводить. Интересно, почему?
Впрочем, километров через пять после выезда из Афин такси вдруг съехало с дороги на обочину, остановилось и начало медленно разворачиваться назад. Все! Похоже, теперь я был целиком и полностью предоставлен лишь самому себе… Проехав, по-прежнему не торопясь, еще минут сорок или что-то вроде того, я добрался до первого из хлопковых полей, свернул на боковую дорогу и остановился в тени густых кустов акации.
Более-менее детальный осмотр машины занял по меньшей мере полчаса. Или,
Вся проблема заключалась в том, что у меня не было ни малейшего представления о том, что, собственно, надо искать — драгоценности, наркотики, золото, валюту… В том, что в машине что-то находилось, у меня не было никаких сомнений, но вот что?! Устав попусту тратить время, я прекратил тщетные поиски, сел и закурил сигарету. Хотя и не перестал думать о том, что же имеет смысл контрабандно, да еще с такими сложностями, ввозить из Греции в Турцию. Впрочем, тоже напрасно. Ничего толкового в голову просто не приходило. Тогда я достал маршрутные документы… Итак, выехав из Швейцарии, машина проследовала до Италии, а оттуда на бриндизском пароме в Патрас. Из многочисленных подписей на дорожных корешках — заправка, смазка, мотели и т. д. и т. п. — было видно: на этом отрезке пути управляла машиной сама фрейлейн Липп. Значит, ей, как минимум, было прекрасно известно о переправке автомашин морским путем! Что делало всю эту историю еще более загадочной. И… подозрительной!
Тут мне кое-что вспомнилось: ведь Харпер хоть и вскользь, но упоминал о возможности обратного путешествия в Грецию на той же самой машине! В этом случае меня могут попросить пригнать ее из Стамбула назад в Афины. Ну а что, если именно в этом и заключается вся интрига? Тогда все представляется предельно честным и открытым. И греческие, и турецкие таможенники внимательно все осмотрят, не найдут ничего подозрительного, «по-хорошему» запомнят меня с машиной, а затем, когда всего через несколько дней мимо них будет проходить тот же самый автомобиль с тем же самым водителем, они, скорее всего, с улыбкой заметят: «Ну, как тебе Стамбул, приятель? Желудок на месте? Декларировать есть что? Ворованных овец в багажнике не везешь? Нет? Ну тогда проезжай, приятель, давай проезжай». После чего «линкольн» преспокойно добирается до своего родного гаража в Афинах, где человек в перепачканном темно-синем комбинезоне, не торопясь, с довольной улыбкой вытащит из различных искусно сделанных тайников пакеты с вожделенным героином. Если только, конечно, на греческой стороне границы в это время случайно не окажется сукин сын македонец, которому до смерти хочется поскорее заработать себе медаль. Что ж, в таком случае могу себе представить броские заголовки в газетах о бесчестном шофере уважаемой швейцарской дамы, который, злоупотребив ее доверием, пытался незаконно провезти через границу большую партию наркотиков. Ну а дальше…
Мне не оставалось ничего иного, кроме как импровизировать, играть, как говорят, с лету!
Докурив сигарету, я снова вывел «линкольн» на трассу и уже часов в шесть вечера прибыл в Салоники. Там, хотя в этом вроде бы теперь не было особой необходимости, на всякий случай все-таки сразу же заехал в первый попавшийся гараж, дал дежурному автомеханику пару драхм, чтобы он загнал машину на гидравлический подъемник, — мол, снизу слышится небольшое, но явное дребезжание, надо бы проверить, не разболтались ли крепления… Нет, никаких следов свежих сварочных работ на днище не наблюдалось. Лично меня это, признаться, нисколько не удивило, поскольку для себя я уже твердо решил: если что и будет, так это только на обратном пути…
Я без особого труда нашел небольшой, но, похоже, совсем неплохой отель, сытно поужинал с бутылкой хорошего сухого вина (разумеется, за счет Харпера) и вскоре лег спать. Рано утром следующего дня я снова был уже в пути. От Салоник до границы с Турцией где-то около восьми часов езды, поэтому если приехать туда относительно поздно, то иногда можно увидеть, что пограничный таможенный пост уже закрыт, и, значит, хочешь не хочешь, придется ждать до следующего утра.
Впрочем, поскольку в дороге со мной ничего особенного не происходило, я добрался туда вовремя — где-то около четырех тридцати — и греческий пост прошел практически немедленно, без каких-либо проблем. Но вот на турецкой стороне пришлось минут двадцать подождать, пока там досматривали грузовики с фермерской продукцией. Когда фермеры наконец уехали, а я прошел в здание паспортного и таможенного контроля, там было уже практически пусто.
Так как меня прежде всего и в основном волновала машина, я преспокойно оставил мой паспорт и декларацию на стойке и сразу же направился к таможенному офицеру, чтобы показать ему дорожные документы…
Все, казалось, идет совершенно нормально: таможенный инспектор прошел со мной к «линкольну», бросил на него беглый взгляд — не более, — внимательно осмотрел содержимое моей дорожной сумки… Ему было скучно и очень хотелось побыстрее отправиться на заслуженный ужин. С одной или, лучше, двумя бутылками вина…
— Цель поездки? Туризм? — равнодушно поинтересовался инспектор, закончив осмотр.
— Да.
Мы вернулись в здание, где он быстро проштемпелевал все мои дорожные документы, вырвал несколько необходимых ему для отчета корешков из маршрутной книжечки и уже собирался мне ее вернуть, когда кто-то вдруг постучал меня сзади по плечу. Я недовольно обернулся…
Это был офицер паспортного контроля. С моим паспортом в правой руке. Мне показалось, что он просто хочет мне его вернуть. Я с улыбкой протянул было руку… но офицер покачал головой и, помахивая паспортом прямо перед моим носом, начал что-то говорить по-турецки.
Вообще-то я знаю арабский, точнее говоря, египетский вариант арабского, а в турецком немало арабских слов, но, поскольку турки произносят их очень смешно и к тому же используют множество персидских и древнетурецких слов и выражений, понимать их крайне трудно. Во всяком случае, мне. Поэтому в ответ на его тираду я только беспомощно пожал плечами. Тогда он произнес то же самое по-французски, и тут мне все стало ясно — мой паспорт просрочен. Причем на целых три месяца!
Я сразу же точно вспомнил, как все это случилось. У меня тогда образовались некоторые проблемы с ребятами из консульства Египта (или, как они предпочитали себя называть, «сотрудниками консульства Объединенной Арабской Республики»), но я, боюсь, отнесся к этому, попросту говоря, спустя рукава. Вообще-то мне всего лишь надо было, чтобы они обратились к англичанам с просьбой восстановить мое британское подданство, на которое я имел и по-прежнему имею полное право. Но, к сожалению, будучи тогда очень занят, я так и не нашел времени или, точнее сказать, просто не удосужился должным образом заполнить все требуемые бумаги. К тому же греческого вида на жительство мне было вполне достаточно, да и вообще… честно говоря, мне всегда было противно заполнять все эти скучнейшие и, на мой взгляд, совершенно бессмысленные бумаги, поэтому, когда началась вся эта заваруха с Вальтером К. Харпером, мне даже и в голову не пришло заглянуть в мой собственный паспорт. Знай я, что он просрочен, конечно же вел бы себя с этим офицером совершенно иначе. Все время говорил бы с ним, всячески отвлекал бы его внимание или придумал бы что-нибудь еще… Тогда, может быть, он просто не обратил бы внимания на эту чертову дату!
А затем началось то, что иначе как катастрофой не назовешь. Причем совершенно не по моей вине. Хотя… в каком-то смысле, конечно, и по моей тоже. Офицер категорически отказался поставить штамп в мой паспорт, сказал, что мне придется вернуться в Салоники и там постараться уладить вопрос с просроченной датой в египетском консульстве. Иначе… Увы, по известным только мне причинам, это было практически невозможно, но я даже не пробовал ему объяснять. Что толку? Во-первых, ему это в любом случае неинтересно, а во-вторых, все равно не понять.