Свет дня
Шрифт:
Я с трудом отвел глаза в сторону мисс Липп, хотя ее взгляд был таким же напряженным, и медленно, чуть ли не заикаясь, произнес:
— Простите, но я не профессионал.
— А вам и не надо быть профессионалом, — не задумываясь ответила мисс Липп.
— И тем не менее, я не смогу сделать это. Еще раз прошу меня простить, мистер Харпер.
— Интересно, почему?
— Потому что я до смерти боюсь.
Он вдруг улыбнулся — широкой и, как ни странно, доброй улыбкой.
— А знаете, Артур, это самые лучшие слова, которые мне когда-либо доводилось от вас слышать. Честно говоря, какое-то время вы меня искренне беспокоили.
— Но я действительно
— Конечно же боитесь. Все боятся. Включая даже меня самого. А через несколько часов я буду бояться еще больше. И это совсем неплохо, Артур. Когда ничего не боишься, то теряешь бдительность и невольно забываешь, что иногда надо уметь ходить на цыпочках.
— Но, мистер Харпер, я не просто боюсь. Я до смерти боюсь! И вряд ли смогу вам чем-либо помочь. От меня вам не будет никакого толку.
И это была чистая правда. От одной только мысли, что я буду стоять на крыше и с высоты ста метров смотреть на бетонную дорогу внизу, у меня по спине уже текли струйки холодного пота…
Последовало долгое молчание, которое первой нарушила мисс Липп. Она неожиданно рассмеялась:
— А знаете, я вам не верю, Артур. Вы до смерти боитесь? Это с вашей-то парой крепких рук, которыми вы можете держаться за что угодно, боитесь пойти туда, куда не боится идти Ганс Фишер всего с половиной здоровой руки? Нет, в этом нет никакой логики!
— И тем не менее, мисс Липп, я до смерти боюсь и ничего не могу с собой поделать… Еще раз прошу меня простить.
Снова последовала пауза, но на этот раз куда более короткая. Харпер посмотрел на мисс Липп и слегка кивнул в сторону террасы. Она тут же туда пошла. Когда за ней закрылась дверь, Харпер тут же повернулся ко мне и без каких-либо предисловий сказал:
— Артур, давайте-ка выясним пару очень важных вещей. Важных и для вас, и для нас… Собственно, все, о чем я вас просил и продолжаю просить, — это немножко проехать на машине, немного пройтись пешком, а затем минут двадцать спокойно подержать веревку. И все. Ни риска, ни погони, ни стрельбы. И за все это целых две штуки зеленых американских баксов. По-моему, совсем неплохо, так ведь?
— Да, но…
— Позвольте мне сначала закончить, — прервал он меня. — Итак, предположим, вы, не важно по какой причине, решите выйти из дела. И что в таком случае делать нам?
— Наверное, найти кого-либо другого.
— Это само собой разумеется. Но ведь речь-то идет не о ком-то другом, а о вас, Артур. Что нам прикажете делать с вами? — Он немного помолчал. Затем тем же ровным тоном, как будто речь шла о чем-то второстепенном, продолжил: — Видите ли, Артур, дело ведь не только и не столько в том, чтобы просто выполнить нашу работу. Вы слишком много знаете, и если вдруг именно сейчас уйдете в сторону, то мы будем вынуждены позаботиться о собственной безопасности. Причем всеми доступными нам средствами. Вы внимательно следите за ходом моей мысли, Артур? Вам все понятно?
Уж куда понятнее! Мой выбор был на редкость прост: либо, дрожа и потея от смертельного страха, лезть на крышу султанского сераля, каждую секунду думая о том, что вот-вот грохнусь вниз, либо
— Ну а теперь налейте себе еще выпить, Артур, и перестаньте попусту маяться дурью. Лучше думайте о тех двух тысячах, которые вы получите сразу же после окончания этой простенькой работы. Плюс, само собой разумеется, то самое письмо.
Мне ничего не оставалось делать, кроме как, по возможности предельно убедительно изобразив полную покорность и понимание, согласно пожать плечами и сказать, что просто хотел поставить его в известность о моем страхе высоты, только и всего…
— Все будет в порядке, Артур, не сомневайтесь, — отозвался он и направился в сторону террасы.
Я покорно последовал за ним. Причем чуть было не спросил его, как будет чувствовать себя мистер Миллер, если на крыше я от страха вдруг потеряю сознание и отпущу веревку, когда он будет висеть в своей «люльке», но вовремя одумался и промолчал. Ведь если он сочтет, что я не просто выражаю рабскую покорность, а на самом деле боюсь высоты, то может решить, что я могу подвести их и в чем-нибудь другом. Кроме того, меня радовала мысль, что «политические террористы» майора Туфана оказались самыми заурядными жуликами. Хотя и довольно крупными. Значит, я был полностью прав с самого начала. А Туфан ошибался. Причем тоже полностью и с самого начала. Хотя по-прежнему оставался моим единственным союзником, единственным, кто мог разрешить мою далеко не самую безобидную проблему…
Более того, у меня оставался совсем неплохой шанс предотвратить готовящееся преступление. Достаточно только приписать к моему донесению в пустой сигаретной пачке всего пять слов: «Указанное „мероприятие“ — ограбление сокровищницы сераля» — и по дороге в Стамбул незаметно выбросить ее в окно, проезжая мимо серого «опеля». После чего мои проблемы очень скоро закончатся, а вот у этого чертова Вальтера Харпера они, скорее всего, только начнутся. У меня перед глазами как живая стояла сладостная картина, как их всех в наручниках проводят мимо меня, как они с бессильной злобой смотрят, как майор Туфан с торжествующей улыбкой вручает мне новенький британский паспорт…
Мои счастливые грезы наяву неожиданно прервал сам чертов Вальтер Харпер.
— Чему это вы, интересно, так радостно ухмыляетесь, Артур? — поинтересовался он.
Я, в полном соответствии с его рекомендацией, как раз наливал себе второй бокал бренди.
— Вы же сами приказали мне думать о двух тысячах зеленых баксов, мистер Харпер, — не растерявшись, ответил я. — Вот я его и выполняю. Причем с превеликим удовольствием.
— Артур, да вы просто чудик какой-то, — улыбнувшись, в высшей степени благожелательным тоном произнес он, однако у него в глазах мне удалось заметить явную настороженность.
Значит, надо держать ухо востро. От этого фрукта можно ждать всего, что угодно. Хотя одна забавная мысль меня никак не отпускала: что бы он, интересно, сказал и сделал, если бы ему кто-нибудь вдруг сообщил, что на границе таможенники заглянули за обшивку дверей их машины, после чего каждый шаг этих жуликов делался с ведома и, соответственно, разрешения секретной полиции. Иными словами, насколько уязвим он был и остается все это время… Не то чтобы я горел желанием хотя бы намекнуть ему обо всем этом, но и унизительную порку, которой он меня подверг в Афинах, я тоже не забыл и не собирался забывать. Ну ничего, рано или поздно такая возможность еще представится. С каким же удовольствием я тогда посмотрю на его мерзкую рожу!