Свет маяка (Сборник)
Шрифт:
Внизу кто-то спросонья выругался. Другой захохотал, но сразу замолк.
— Прожектор!
Слева из моря вытянулся тусклый луч. Прошел над головами, замигал и исчез. Потом возник где-то наверху, вздрогнул и упал в воду.
Своих судов в море не было, свои суда прожекторов не имели — значит, неприятель. Значит, гибель, потому что корабль сидит на мели.
— Боевая тревога! — закричал командир. — Все наверх! Все по местам!
— Ишь напорол! — ужаснулся комиссар.
— Такой команды нет, — согласился Лайцен. — Теперь будет непорядок.
Внизу
Это уже не был непорядок, это была паника. Лайцен перегнулся через поручень:
— На баке, потушить фонарь!
Фонарь потух, и сразу же на палубе стало тише.
— Товарищи… — заговорил Лайцен. Голос его звучал размеренно и спокойно. Он без напряжения перекрывал всю канлодку до самого полубака. — Этот прожектор не представляет опасности. Он просто прожектор Красной Армии на мысе Сазальник. А у нас не военный корабль, а плавучее заведение. — И так же ровно добавил: — Товарищ командир, дайте отбой тревоги… Наводчикам поставить орудия по положению.
Командир вернулся на мостик тихим и сконфуженным, команда разошлась. Ей тоже было неловко.
— Давайте сниматься, — предложил Лайцен, и командир покорно стал к телеграфу. Попробовали дать задний ход, но оказалось: винты задевали о грунт. Попробовали шестом обмерять глубины, и вышло: шесть футов кругом, а под носом — пять.
— Товарищи, что же делать? Подождем? — спросил командир. Всем своим видом и всем своим голосом он извинялся. Распоряжаться без ведома товарищей Лайцена и комиссара он больше не собирался и в этом хотел их уверить.
— Ладно, подождем, — подтвердил Лайцен. — Утром нас увидит буксир, который стоит у дежурной плавучей батареи. Утром будем сниматься.
— Есть, — ответил командир. — Разрешите…
— Силуэт с левого борта, — вмешался Васька. Сердце его яростно колотилось, но он старался говорить, как Лайцен.
Слева в темноте, качаясь, скользило низкое черное тело. Сразу отсверкали пять длинных вспышек и три коротких.
— Ноль, слово, — прочел Васька. — Наш опознавательный. Свои.
— Ответь, — распорядился Лайцен.
Васька поставил аккумуляторный фонарь на поручень и ответил. Отвечал он больше для порядка. Из темноты уже доносился измененный мегафоном голос:
— На «Интере»!
— Есть на «Интере»! — откликнулся Лайцен.
Силуэт подошел почти вплотную и оказался истребителем. Только тогда командир понял, что не успел испугаться. Понял и шумно вздохнул.
— Почему вы под берегом? — спросил истребитель.
— Сидим, — объяснил Лайцен. — Кто говорит?
— Истребитель «Смелый». Командир Ситников… Флот в полном составе выходит за косу…
— Передайте комфлоту: своими силами сняться не можем.
Истребитель вдруг дал ход.
— Есть!.. Вас все равно оставляли у косы.
Флот выходил в открытое море, флот шел на врага, и истребители были впереди. Васька не вытерпел:
— Ситников!
Но Ситников не ответил. Его больше не было. Ни его, ни «Смелого». Была сплошная чернота.
— Эх! — сказал Васька.
Глава четвертая
Носовой кубрик «Смелого» до отказа был набит мешками с нехитрой провизией, ящиками пулеметных лент, кисло пахнущим мокрым дождевым платьем и уставшими за поход, насквозь промокшими людьми. Тяжелый табачный дым тучей качался под подволоком, узкими струями тянулся к открытым иллюминаторам. Комиссар Дымов говорил:
— Таганрогский залив, значит, наш. Перегорожен от Белосарайки и до самой Долгой минным заграждением и батареями. Охраняется всей нашей морской силой. Верно?
— Верно, — согласился Васька, только что вернувшийся с «III Интернационала». От сложных запахов кубрика ему хотелось чихать, но он сдерживался, — комиссар говорил об интересном.
— Значит, мы можем по нем производить какие хочешь перевозки. К примеру, хлеб из Ейска сюда возить, — и, разъяснив все преимущества владения морем, Дымов закончил: — Флотилии тоже лафа: ни тебе нечаянного нападения с моря, ни тебе прорыва в наш тыл. Сиди, значит, смирно и достраивай корабли. Так, что ли?
— Так, — подтвердил старшина, моторист Суноплев, но Дымов, искоса на него взглянув, усмехнулся:
— Врешь. Не так. Сидеть нам не приходится. Не такая война. На скорость надо брать. Достраиваться в ходу будем, даже в бою. Оборону кончили — теперь пойдем наступать.
— Наступали вчера ночью, — ответил желчный рулевой Скаржинский, — наступали, да прямо во что не надо и наступили.
В неопределенных его словах звучало недовольство походом, истребителем и всем на свете. Поэтому комендор Совчук, по природе оптимист, прищелкнул языком:
— Ой, цаца сахарная!
— Верно, что сахарная, — поддержал второй комендор, Савша, — от дождя размок и пузыришься.
— Ни к чему поход был, — уперся Скаржинский. — Зря народное топливо пожгли. Ходили ловить белый дозор, а поймали свою «Свободу». Ладно, еще не расколотили.
— Не ты командовал, — вмешался Ситников. — Ты бы распорядился. Белым дал бы приказ всю ночь на якоре стоять, а «Свободе» тридцать узлов ходу наворачивать.
Комиссар поднял руку:
— Стой! Не туда понес. По порядку разъяснить надо, — и, повернувшись к Скаржинскому, принялся разъяснять операцию.
Сложностью она не отличалась. Белые выставили перед Бердянском дозор — канлодку. Чтобы ее поймать, красная флотилия в полном составе вышла за Белосарайскую косу. По плану должны были пройти под берегом и, обойдя неприятеля, на рассвете напасть на него с тыла. Неприятель, однако, за ночь перешел на четырнадцать миль к весту. Поэтому обход не вышел.
— Планщики, — пробормотал Скаржинский, но комиссар не остановился.
— «Свободу» поймали — это верно. Между прочим, хорошо, что поймали. У ней машина скисла. Не мы — белые взяли бы на буксир.