Свет маяка (Сборник)
Шрифт:
Унывать, однако, не приходилось. Задумываться — тоже. Сразу началось дело. Из Ейска для защиты Мариуполя перебрасывалась морем Вторая донская дивизия. Истребители пошли для связи при транспортном отряде.
К Ейску «Смелый» подходил ночью. Снова была неразрывная темнота, и снова вел Безенцов. Волнами к самому горлу подступило беспокойство, но наконец с левого борта вспыхнул Сазальникский прожектор, а по носу поднялось высокое зарево войсковых костров. Безенцов вывел в точку — к входным вешкам фарватера.
Возвращались на рассвете. Везли начальника дивизии и начальника
— Почему они так медленно двигаются?
— Мы быстро идем, — ответил Безенцов.
— Когда же они доберутся?
— Часам к одиннадцати.
Начальник дивизии, вздохнув, отвернулся. Над дымным горизонтом появился край солнечного диска. Он был тусклым и приплюснутым. От него становилось еще тревожнее.
— Нам придется пропустить сквозь себя бегущие части, — сказал начальник и покачал головой. — Это очень трудно. Бегство заразительно, как холера.
Он совсем не был военным, этот начальник. Френч сидел на нем мешком, и голос его звучал мягко, но вдруг приобрел неожиданную твердость:
— Как бы то ни было, мы выстоим. У нас есть ясное сознание нашего революционного долга.
— Выстоим, — согласился начальник штаба. — У нас сплоченные части.
Начальник дивизии, бывший подпольщик, и начальник штаба, бывший офицер, были правы. Вторая дивизия на подступах к Мариуполю держалась до последнего и положила около шестидесяти процентов личного состава убитыми и ранеными.
Истребители об этом, впрочем, не знали. Истребители снова были в походе. Белосарайская колбаса сообщала о взрыве одной из баржей, эвакуировавших портовое имущество. Нужно было разыскать и чем можно помочь.
Море за один день стало холодным и осенним. Темными шквалами налетал ветер. Даже в бушлате было холодно.
С юга пришел «Жуткий». Он говорил, что расстрелял сорвавшуюся с якоря мину заграждения. Вероятно, на такой же мине подорвалась баржа.
Указания белосарайских наблюдателей были совершенно неопределенными. Разыскивая баржу, истребители разошлись веером. Снова мутная вода в поле бинокля, и снова страшное зрительное напряжение. Пальцы коченели на ветру, холодные брызги били в лицо, водяная пыль туманила стекла.
— Мина! — вдруг закричал Васька. — С правого борта!
И еще громче закричал Суслов:
— Прямо по носу! Две штуки!
— Брось, — ответил Ситников. — Никакие это не мины.
Это были пустые железные бочки из-под масла. Их было штук пять, и они то перекатывались по высоким гребням волны, то исчезали за белыми бурунами. Они, наверное, всплыли с затонувшей баржи, но, кроме них, вплоть до самой темноты ничего найти не удалось.
На обратном пути встретили «Легкого». У него отказали оба мотора, и он беспомощно мотался на зыби. Команда его при виде «Смелого» закричала «ура». Их шесть часов дрейфовало на запад к белым, и они не знали, как выберутся. Взяли их на буксир.
Потом встретились с «Прочным». Он со слов «Лихого» рассказал о гибели баржи. Она разломилась пополам и сразу затонула. Кажется, со всей командой. Буксировавший пароходик убежал
Вернулись под утро второй бессонной ночи, но через десять минут вновь вышли с приказом догнать и возвратить в Мариуполь высланные в Ейск за подкреплением транспорты.
— Значит, не нужны, — сказал Ситников, и по его голосу Васька понял, что дело плохо. Видно, решили Мариуполь не оборонять и вызвали транспорты для срочной эвакуации.
Задумываться над этим, однако, не приходилось — нужно было высматривать силуэты транспортов.
Наконец их увидели, догнали и завернули обратно. Сами в Мариуполь пришли к обеду, но обедать не сели. В полном составе отправились выгружать из вагонов боеприпасы.
В порту чувствовалась обреченность. Поезд коморси — два вагона с паровозом — все еще стоял на рельсах, но пустой и мертвый. Даже занавески в его зеркальных окнах были сорваны.
— Белые взяли Волноваху, — объяснил какой-то толстый грек. — Взяли, понимаете или нет, и поезд не успел пробиться. — В его картавом говоре звучала плохо скрытая радость. Он облизывал губы.
Усталость не ощущалась, но сознание были притуплено. Васька еле успел увернуться от вырвавшегося из рук Суомалайнена ящика, Совчук зацепил ногой за рельс, упал, в кровь разбил лицо и рассвирепел:
— Нагородили, псы, проходу нет!
Ящики патронов, снаряды и заряды в цинковых чехлах на руках несли к ошвартованным у стенки баржам. Пристани были забиты вагонетками с углем, кучками сапог, брюк и прочего обмундирования, поленницами серого хлеба, хаосом мебели из штаба и взволнованными, эвакуирующимися со всем скарбом семьями флотилии. Казалось, порт вывернулся наизнанку и все свое население, все имущество выбросил к морю.
Когда-то Васька был в Харькове на большом пожаре. Совсем такое же творилось на мостовой перед горящим домом. Сейчас так же, как тогда, хорошо чувствовали себя одни торговки. Их арбузы шли бойко, и они зарабатывали.
В два часа на кораблях пробило четыре склянки. Что бы ни делалось кругом, судовая жизнь шла своим чередом, размеренная и спокойная. Сразу за колокольным боем, точно по сигналу, налетели белые аэропланы. С низким ревом они спустились из-за облаков и четкими крестами распластались на небе. С обеих сторон пристани забили противоаэропланные пушки, а сверху в ответ пришел протяжный свист. Он дрожал, нарастая, он падал прямо на головы, от него нельзя было дышать и не было никакого спасения. На самой высокой ноте он оборвался оглушительным разрывом. Бомба легла в воду.
Толпа кинулась, и торговки заголосили. Суслов, уронив свой стотридцатимиллиметровый заряд, застыл в неестественной позе. Сверху снова нарастал переливчатый свист, а на канлодках учащенно гремели противоаэропланки. Мать комиссара строжевиков вдруг выругалась басом:
— Аспиды окаянные! Сволота! Даже белья просушить не дали. Мокрым его вези.
Ее прервал новый взрыв. Саженях в ста временная кузница разлетелась дымом, и сложенные у ее стенки минные якоря по-лягушечьи запрыгали в разные стороны. Мать комиссара, отмахнувшись, покатила свою тележку с бельем. Суслов густо покраснел и поднял упавший заряд.