Свет мира
Шрифт:
— Дорогая Яртрудур, теперь мы должны будем с тобой расстаться. Скажи мне, куда бы ты хотела уехать, и я отвезу тебя туда.
Долго еще после этих слов она лежала, как и раньше, ничком, не двигаясь, не всхлипывая, не выпуская изо рта угол подушки. И так как она не ответила, он даже начал сомневаться, слышала ли она его слова, и спросил:
— Когда ты хочешь уехать?
Наконец она подняла голову и посмотрела на него взглядом жертвы, которую подстерегает хищник, готовый в любую минуту растерзать ее. Но увидев, как он холоден, как далек от того, чтобы позволить волнению изменить его решение, она тихонько забралась под одеяло
Около девяти часов он проснулся от запаха блинчиков. А горячие блинчики были любимейшим лакомством скальда, вершиной наслаждения, он встал с удивлением, не понимая спросонья, где находится.
Она пекла на плите блинчики и нежно, как будто ничего не случилось, смотрела на него, пытаясь найти в его глазах хоть искорку примирения. Потом она сварила кофе и поставила перед ним кофе с горячими блинчиками. Но он не смягчился во время сна, его решение было непреклонно. Он молча выпил кофе, не притронувшись к блинчикам. Его как будто подменили, он вдруг сделался совершенно не похожим на того Оулавюра Каурасона Льоусвикинга, которого знала Яртрудур Йоунсдоухтир.
— Я помогу тебе сложить вещи, Яртрудур, — сказал он. — Куда ты хочешь уехать?
Она упала на стул и расплакалась, закрыв лицо синими, жилистыми руками, которые все эти годы притязали на то, чтобы заботиться о скальде, работали на него, прикасались к его обнаженному телу, в радости и в горе качали его детей и закрывали им глаза, когда они умирали. Но на этот раз она плакала беззвучно, тихими слезами глубокого немого отчаяния.
Глава девятнадцатая
Спустя несколько дней Оулавюр Каурасон проводил свою бывшую невесту Яртрудур Йоунсдоухтир навсегда из их дома. Было решено, что она вернется на хутор Гиль, по ту сторону гор, где она жила до того, как съехалась со скальдом. Через фьорд они переправились на пароме, а на том берегу их ждала лошадь, присланная за Яртрудур с хутора Гиль. Скальд хотел проводить свою бывшую невесту до границы округи и к вечеру вернуться в Свидинсвик. По этой же самой дороге он приехал сюда на носилках в сопровождении скальда Реймара. Как давно это было.
Путешествие протекало в глубоком молчании. Скальд шел впереди по извилистой конной тропе, поднимавшейся в гору, вспотевший, с опущенной головой и упавшими на глаза волосами. У него не хватало духу, чтобы обернуться и полюбоваться, как все шире открывается даль по мере их подъема в гору, или вдохнуть аромат зеленых горных лощин, он тащился вперед, словно старая кляча, ничего не чувствуя и не поднимая глаз от дороги. Она ехала верхом, сидя на своих пожитках, закутанная в черную шаль и в широких юбках, несмотря на июньское солнце, и слезы ручьем лились у нее из глаз, иногда они вдруг высыхали, а потом начинали литься снова. Наконец скальд с невестой добрались до гребня горы, и на них повеяло свежим прохладным ветром плоскогорья.
Там наверху, посреди вересковой пустоши у границы округи, проходившей по маленькому ручейку, бегущему среди красных камней, скальд остановился и сказал:
— Отсюда я поверну назад, Яртрудур. Я хочу к вечеру вернуться домой.
— Домой? — повторила она беззвучно, не в силах больше плакать, безнадежность
— Я уверен, что ты одна найдешь дорогу отсюда, — сказал он. — Ведь в Свидинсвик ты пришла по этой же дороге.
Никакого ответа.
— Мне очень жаль, что мне нечего подарить тебе на прощание. Но, чтобы ты не думала, будто я гоню тебя, как собаку, я очень прошу тебя: возьми мои часы.
Он получил эти старые негодные часы за одно стихотворение еще в позапрошлом году, и хотя, будучи заведенными, они никогда не ходили долго и очень редко ходили точно, это была самая ценная вещь во всем имуществе скальда.
— Оставь себе свои часы, Оулавюр, — прошептала она.
— Нет, — сказал он. — Я хочу, чтобы они были у тебя. Не обращая внимания на ее протесты, он засунул часы ей в карман юбки. Тогда она сказала:
— Оулавюр, будешь ли ты хоть иногда молиться за меня Иисусу Христу?
— Я знаю, что этого не потребуется, — ответил он. — Твой невидимый друг всегда будет с тобой, как бы его ни звали — Иисус Христос или Хатлгримур Пьетурссон. Тот, в кого человек верит, всегда рядом с ним. И, прошу тебя, отнесись разумно к нашему расставанию. Вспомни, что всем людям когда-нибудь приходится расставаться, как бы горячо они ни любили друг друга, да, как бы горячо они ни любили друг друга. И лучше им расстаться, пока не случилось ничего такого, что могло бы лечь пятном на одного из них или на обоих. Яртрудур, хорошо быть вместе, но хорошо также и расставаться. Это правильно — быть вместе, но и расставаться — тоже правильно. Ну, а теперь прощай, Яртрудур. И спасибо тебе за все.
Он протянул ей руку и тут же выдернул ее обратно. Он оказался даже настолько жесток, что подстегнул ее лошадь, когда та переходила через ручей. Но вот лошадь вышла из ручья и оказалась в другой округе.
Скальд поспешно отправился назад. Его шаги были легки, как шаги преступника, покидающего место преступления, или же человека, прошедшего очищение огнем, однако бежать он боялся, чтобы не обидеть ее, если она обернется, но по мере того, как расстояние между ними увеличивалось, он все прибавлял шагу, не чувствуя себя в безопасности, пока она не скроется из виду. Когда же она наконец скрылась за холмом, он бросился бежать. Он был готов бежать на край света. Он бежал изо всех сил, семимильными шагами, перепрыгивал через все, что попадалось ему под ноги, летел. Никогда раньше он, да и никто на свете, так не бегал. Он бежал без всякого усилия, легко, это был сверхъестественный бег, это было освобождение, это была сама свобода. Земля под ним казалась маленькой, как с высоты орлиного полета. Он пел, кричал, звал троллей, богов и эльфов, в которых никогда прежде не верил, в одной лощинке он начал даже кувыркаться. Он то делал несколько шагов на руках, то простирал их к небу и со слезами благодарил Всемогущего: Боже, Боже, Боже!
Наконец он распростерся на земле среди зарослей высокогорной карликовой вербы и вереска, свободный человек под синевой небес, и слушал биение собственного сердца. Нет на земле ничего прекраснее, чем быть выпущенным на свободу из тюрьмы. Это было самое восхитительное из всего, что ему, да и вообще кому бы то ни было, случалось переживать. Ему казалось, что детство снова возвращается к нему со всеми своими таинственными звуками.
Глава двадцатая