Свет мира
Шрифт:
— Все лето я мечтал прочесть тебе свои стихи, — сказал он. — Но все-таки никогда так, как в этот вечер, я не жаждал… послушать твои стихи.
— Я их сожгла, — ответила она.
По-осеннему шумит море. Узкий серп месяца висит по эту сторону гор почти над серединой фьорда, он висит близко от берега, почти над самыми прибрежными скалами, всего в нескольких метрах от окна. Ребенок верит, что стоит только протянуть руку, и можно схватить месяц, что можно стать на лунную дорожку, бегущую по воде, и пройтись по ней; человек верит в то, что красиво. Долго эта простая картина была единственным продолжением их разговора. Наконец он прижался лицом к ее шее и попросил:
— Можно мне поцеловать тебя?
— Нет, — коротко ответила она, но не обиделась.
— Почему? — спросил он.
— Я гожусь тебе в матери, — ответила она.
— Ну, будь тогда моей матерью, — попросил он.
— Обещай мне, милый Оули, что не будешь
— Ну один поцелуй, — умолял он. — Я знаю, после него я увижу жизнь в новом свете. Все печали исчезнут. А я получу зернышко, которое буду хранить в сердце до следующей весны.
— Мы не должны играть с огнем, — сказала она.
— Только один раз, — сказал он. — И больше никогда.
— Вот именно поэтому-то и нет, — сказала она. Послышались шаги на лестнице, и дверь с подвешенной гирей отворилась.
— Отодвинься, он пришел, — шепнул он смущенно. Но она даже не шелохнулась, не подняла глаз, продолжая вязать. В дверях появился ее муж. Хотя он был и пьян, он сразу же разглядел их на фоне окна и, бормоча что-то, некоторое время наблюдал за ними. Потом начал осыпать жену бранью. Она долго вязала, не шевелясь, лишь вздрогнула, словно ее укололи, когда он сказал: «Шлюха». Но она не стала оправдываться, только сказала очень холодным, чистым серебряным голосом:
— Тебе лучше всего пойти и лечь спать.
— Если этот сопляк еще раз попадется мне на глаза, я его убью, — пригрозил ее муж.
Нельзя сказать, чтобы Оулавюр Каурасон совсем не испугался. Из всего страшного самое страшное все-таки насильственная смерть. Но женщина, казалось, считает совсем наоборот. Только когда ее муж повторил еще раз то слово, она встала. И тут произошло чудо, равного которому Оулавюр Каурасон никогда не видел. Эта похожая на молоденькую девушку женщина с высокой грудью, тонким голосом, равнодушным, но в то же время внимательным взглядом больших темных глаз воткнула спицы в клубок, подошла к мужу и залепила ему пощечину. И как бы там ни было, а этот великан, этот вспыльчивый человек, который легко мог убить ее одним пальцем, провел по лицу ладонью, будто в него бросили грязью, и молча уставился на жену.
— А теперь, — сказала она, словно наказав ребенка, — делай, что я говорю: иди и ложись спать. — Потом она повернулась к Оулавюру Каурасону. — Уже поздно. Завтра утром придешь пить кофе, как обычно.
Муж и жена остались в доме вдвоем, а Оулавюр Каурасон оказался на улице.
Многого не хватало, чтобы он чувствовал себя счастливым. Путь домой был путем на Голгофу. Осень застала Оулавюра Каурасона одиноким обитателем этого пустого дома, который прежде был частичкой теплых летних ветров. Приближаясь к дому, он с каждым шагом чувствовал, что вокруг полно дурных предзнаменований, казалось, будто весь дом наводнен злыми думами. К тому же скальд обнаружил, что домом завладели страшные дикие звери. Лишь только наступал вечер, крысы начинали грызть и пилить, скрестись и царапаться под полом и за стенами, они даже дрались и визжали. Иногда они срывались и падали вниз между деревянной панелью и стеной с высоты в полтора человеческих роста, и он успевал досчитать до пяти, пока раздавался шлепок об пол. Если он вставал с постели и стучал в стену, результат бывал тот же, какого достигают, разбудив храпящего человека, — несколько мгновений спустя развлечение начиналось снова. И все-таки шальные дикие кошки, жившие в подвале, были еще страшнее крыс. Когда время подходило к полуночи, особенно в такие вот лунные ночи, казалось, злые духи вселяются в этих пугливых широкоскулых тварей, которые днем прятались по укромным местам. Их пронзительные крики звучали то испуганным соло, то раздирающим уши хором, они, как посланцы ада с его вечными муками, лишали чувствительного юношу сна и душевного покоя, он едва это выдерживал.
Скальд старается идти как можно медленнее, он останавливается через каждый шаг и глядит на море, сверкающее в лунном свете. И тогда, как уже бывало прежде, добрые духи мира с улыбкой склоняются к юному скальду, будущее которого скрыто во мраке неизвестности. Он находит в грязи Блаженного Дади. Этот брат Иисуса и потребитель гофманских капель лежал по обыкновению поперек дороги, положив щеку в мягкий ил, и спал. Скальд сразу узнал его и принялся поднимать на ноги. Однажды он так же нашел его весной, лето еще не началось, скальд тогда подумал, что это единственный человек, который остался во всем мире, а теперь скальд нашел его осенью, и ему было приятно снова найти его, хотя лето уже прошло, и пусть он не был единственным живым человеком на свете, как подумал тогда скальд, он был все-таки человеком. Иисусе, брат мой, поднять якорь!
Его звали Дади Йоунссон, по прозвищу Блаженный Дади, ибо люди считали, что он обрел вечное блаженство уже в этой жизни. «Блаженная смерть» [13] ,—
13
Игра слов — «Дади» по-исландски созвучно слову «смерть».
Проснувшись, он тотчас сделал глоток из бутылки с гофманскими каплями, и лицо его исказила чудовищная гримаса, он сказал: «Брат мой», — и приветствовал юношу слезами, судорожным рукопожатием и объятиями. Оулавюр Каурасон сразу почувствовал себя хорошим и добрым, найдя человека еще более беспомощного, чем он сам. Он решил отвести Блаженного Дади в свой замок, предложил ему разделить с ним комнату и стать наперсником скальда, поскольку наступила осень и скальд был один-одинешенек в этом мраке, окруженный со всех сторон дикими зверями да дурными предзнаменованиями, и не имел больше никакого утешения.
Глава двадцать первая
Необычные времена наступили в свидинсвикском хозяйстве: Сатана и Моса явились на спиритический сеанс в Общество по Исследованию Души и пожелали, чтобы их вырыли из могилы. Они жаловались на свою судьбу и заявили, что злые мысли и дурная слава о них на земле лишили их душевного покоя и небесного блаженства. Они даже осмелились напомнить этому ученому собранию слова: «Не судите, да не судимы будете». Не очень-то приятно вот уже более двухсот лет называться привидениями — если теленок провалился в трясину, или у коровы затвердеет вымя, или крыша обвалится людям на голову, всегда говорят: «Чертово привидение». Конечно, во время земной жизни они не обладали большой духовной зрелостью, они искали истинные токи, но не нашли их, жаждали увидеть свет, но не видели никакого света, они любили друг друга плотской любовью, вместо того чтобы любить невидимые существа, парящие в небесных просторах, но ведь жизнь состоит не из одних только удовольствий, скорее напротив, времена трудные — Бог не всегда рядом, люди вынуждены распутничать, вынуждены убивать друг друга, красть деньги, жечь дома — да-да, очень жалко, конечно, — пятеро работников, четыре коровы, трое детей, две старухи и одна собака, не считая хозяина дома. Но не можем ли мы спросить: «А разве все эти люди не умерли бы так или иначе?» «Никому на долгий век грамоты не выдано», — говорит наш блаженной памяти Хатлгримур Пьетурссон. Кто из вас без греха, пусть первый бросит камень. Кто из вас достиг полной духовной зрелости, нашел истинные токи, увидел свет, любил, как невидимые существа в небесных просторах? «Мне отмщение», — говорит Господь. Мы, люди, должны научиться быть терпимыми, и в особенности по отношению к покойникам. «Владеть небесами — вот наше богатство», — говорит скальд. «Если вы, живущие теперь на земле, стремитесь углубить свою духовную зрелость и хотите найти истинные токи, вы должны разрыть каменную могилу, в которой мы погребены жестокосердным духом времени, и перенести нас в освященную землю, — сказали Сатана и Моса.
Сначала директор не был расположен обращать внимание на подобную болтовню. Даже неискушенному взгляду было видно, что в свидинсвикском хозяйстве хватает дел поважнее, чем выкапывание из могилы этой знаменитой пары. Но поскольку Сатана и Моса сеанс за сеансом повторяли свои требования, директор больше не смел оставаться глух к этим мольбам и изложил их пастору и управляющему. В последние годы церковная жизнь в Свидинсвике едва теплилась, даже старух удавалось заполучить в дом Господень только в дни похорон, но похороны случались не так часто, чтобы с их помощью можно было поддерживать в людях духовную жизнь. Неудивительно, что пастор с радостью приветствовал столь выдающееся событие и сказал, что готов взять на себя все труды, связанные с выкапыванием костей из могилы и перевозкой их в поселок, а также богослужение, проповедь, молебен в доме директора, надгробное слово и т. п. Он стряхнул пылинку с рукава и подул на нее.