Шрифт:
Из мысли возгорится пламя
Часть I
1
Дорога больше не была видна, ее захлестнул поток военных мундиров, знамен, орудий, который неспешно продвигался меж полей. В такт с этим нескончаемым строем ехал верхом и поручик лейб-гвардии Литовского полка Николай Михайлович Озарёв. Время от времени он приподнимался в седле, пытаясь рассмотреть, что происходит впереди. Впрочем, порядок был известен каждому, ошибиться невозможно: ярко-красное пятно в клубах пыли – лейб-казаки, за ними – кирасиры, гусары и эскадрон волонтеров Прусской королевской гвардии, драгуны и гусары русской царской гвардии. Затем – император Александр в сопровождении короля Пруссии и князя Шварценберга, представителя австрийского императора. Вчерашних триумфаторов – старого Блюхера и Барклая де Толли, получившего чин фельдмаршала прямо на поле боя, – окружали сотни офицеров разных армий европейских стран. За ними – колонна инфантерии войск коалиции, которую и возглавлял литовский полк, второй дивизион русской Императорской гвардии.
Во время последних сражений он находился в резерве. Теперь гвардейцы выглядели бравыми, подтянутыми, веселыми. Ружья радостно поблескивали, солнце играло на штыках, белая кожаная портупея оттеняла вылинявшие зеленые мундиры. Гремели барабаны, тысячи людей шагали в ногу.
Только молодые офицеры-пехотинцы, у которых были лошади, получили право ехать верхом, а не идти общим строем, как на обычных парадах. Николай радовался этому обстоятельству, так как мог наблюдать за происходившим вокруг. Его кобыла Китти была не слишком хороша собой – толстый, в яблоках, живот, короткая шея, худые ноги. Что ж, он никогда и не собирался соперничать в элегантности с кавалеристами. Обернувшись, юноша взглядом отыскал замыкавших марш кирасиров и конных гвардейцев. До самого горизонта все было в голубоватой дымке, сквозь которую вспыхивали вдруг кирасы. Несмотря на усталость и потери, армия казалась все столь же многочисленной и мощной. Вкус победы был еще так свеж этим теплым мартовским утром 1814 года! Тела убитых убрали подальше, чтобы расчистить дорогу. Озарев старался не думать о них, чтобы не испортить себе настроение, хотя уголком глаза не мог не замечать: безжизненные куклы с грязными лицами, распухшие лошади с одеревеневшими ногами, изуродованная пушка, увязнувшее в земле ядро, походный ранец, а под ним кто-то, лежащий, уткнувшись лицом в землю. Говорят, что с обеих сторон погибших – тысячи.
Тополя слева от дороги пострадали от перестрелки, справа пейзаж остался в неприкосновенности: склоны холмов, покрытые виноградниками, утопающие в нежной зелени домики, ветряные мельницы с застывшими крыльями. На вершине холма замерла сигнальная вышка, смолкли батареи, которые еще недавно грохотали, окутанные белыми облаками. Полки, словно гусеницы, тянулись по равнине в боевом порядке. Царь со своим штабом остановился на возвышенности, откуда хорошо просматривались окрестности…
Убаюканный мерным шагом Китти, всадник раз за разом воскрешал в памяти то странное мгновение сразу после захода солнца, когда внезапно на них обрушилась тишина. Офицеры беспокойно спрашивали друг друга о причине передышки. Во все стороны спешили гонцы – лица красные, взгляд исполнен важности. И вдруг земля взорвалась единым криком, который, будто волна, зародившаяся в предместьях города, несся, вздымаясь ввысь: «Париж!.. Париж сдался!.. Ура!..» Солдаты обнимались. Вскоре прибыл штабной курьер, подтвердивший известие: на постоялом дворе ля Шапель недалеко от заставы Сен-Дени маршал Мармон и представители русского царя заключили перемирие. Наполеону оставалось полагаться на восточные провинции страны, столица была занята неприятелем. Означало ли это конец войны? Вчера, сразу после того, как прозвучал сигнал прекратить огонь, Николай с несколькими товарищами отправился в Бельвилль разжиться вином. Солдаты – русские, французы, немцы, австрийцы, – выломав двери подвалов, утоляли жажду из одних бочек, поставив оружие у стен – чтобы не мешало. «Мне только двадцать, и в моей жизни уже был столь славный день!» – подумал Озарёв, горделиво глядя вокруг, как бы позируя незримому художнику. Он многого ожидал от Парижа – города искусств, философии и доступной любви. И еще никогда не был так признателен родителям, которые дали ему хорошее «западное» образование. Благодаря воспитателю-эмигранту мсье Лезюру, манерному, но бедному, с малых лет ему было столь же легко говорить по-французски, как и по-русски. Это пригодится, чтобы завоевать, утверждают его приятели, симпатии парижан и благосклонность парижанок. Всего одна верста до заставы Пантен! Полк остановился, чтобы привести себя в порядок, прежде чем войти в город. Согласно приказу, гвардейцы расчехлили и приготовили парадные кивера с черными султанами. Сменили походные штаны на белые, чистые, хранившиеся в ранцах. Поручик спешился, чтобы тоже переодеться. Так, смеясь, вся русская пехота стояла без штанов вдоль дороги. Две изумленные крестьянки убегали через поля, подгоняемые солдатскими шутками. Закончив со своим «туалетом», Николай осмотрел подчиненных: на месте ли все пуговицы, хорошо ли начищены. Полковник де Полиньяк, французский эмигрант, начальник батальона литовского полка, пройдя между рядами, остался доволен и приказал выступать.
Молодой человек, вновь сидя в седле, в душе готовился пережить еще более волнующие мгновения. Вот уже стоящие вдоль дороги сады становились меньше, дома – солиднее, но и грязнее – теснились друг к другу. Быть может, это предместья Парижа? Бедно одетые мужчины, женщины, дети показывались на пороге своих жилищ, на лицах был страх. Помпезность парадного марша со знаменами и оглушительным боем барабанов отчаянно контрастировала с мрачной апатией местных жителей. «Ясно, что они нас не любят, – с грустью подумал Озарев. – Боятся нас. Но когда-нибудь, даже те, кто сейчас относятся к нам враждебно, будут благодарны, что мы освободили их от кровавого тирана». Подобное убеждение разделяли многие его товарищи. Да и могло ли быть иначе, когда столько французов сражались в одном строю с русскими? Полиньяк, Рошешуар, Ламбер, Дама, Монпеза, Рапатель, Буте… В союзнической армии было столько представителей разных наций, столько разных мундиров и знаков отличия, что было решено, во избежание недоразумений, каждому носить на рукаве белую повязку. Солдаты довольствовались тряпками, более или менее чистыми, Николай воспользовался двумя батистовыми носовыми платками, которые связал уголками. Перед ним, насколько хватало взгляда, все были отмечены этим знаком мира. Звуки барабанов и труб все резче отзывались в узких улицах. Строй прошел под внушительной каменной аркой, повернул направо – впереди расстилалась улица со множеством деревьев и высокими домами: юноша, накануне внимательно изучивший план Парижа, знал, что, войдя в город через ворота Сен-Мартен, войска должны были теперь следовать вдоль бульваров.
Говорили, что государи будут принимать парад на Елисейских полях. По мере того как победители продвигались к центру города, росло число зевак. Согласно условиям заключенного перемирия, части французской регулярной армии ночью покинули город, остались только представители национальной гвардии, призванные поддерживать порядок. В голубых мундирах с эполетами и ярко-красными обшлагами, в белых штанах и высоких гетрах, они стояли живой изгородью вдоль улиц, пока мимо проходили те, с кем они еще вчера сражались. Озарёв украдкой посматривал на их лица и не отказывал себе в удовольствии пожалеть недавних противников, за спинами которых волновалась парижская толпа. Все окна были открыты настежь, в каждом – любопытные. Самые отчаянные забирались на деревья, крыши карет и домов. Внезапно раздались крики: «Да здравствуют союзники! Да здравствует император Александр! Да здравствует мир! Долой тирана!..»
Возгласы эти, столь не похожие на враждебное молчание окраин, удивили Николая: казалось, они не просто проходят квартал за кварталом, но попадают из одной страны в другую. Элегантно одетые женщины аплодировали, махали шарфами, шляпками, лентами, мужчины в ярких жилетах приветствовали победителей носовыми платками, шляпами, тростями. Некоторые прицепили белые банты. Стоявший в первом ряду господин с налитым кровью лицом прорычал:
– Трон – Бурбонам!
И в тот же миг что-то ударило всадника по щеке – букет. Прежде чем мелькнула мысль, что хорошо бы поймать цветы, те уже упали. Он галантно поднял их и приколол на мундир. Потом вдруг испугался – не слишком ли этот жест театрален? Но нет, раздались приветствия, и пронзительный женский голос воскликнул:
– Браво! Браво русским!
Озарёв просиял от счастья и огляделся. Впрочем, напрасны были его попытки различить тех, кто воздал ему должное, вокруг было слишком много людей, их лица мешались. Он погладил лошадь – Китти благодарно повела головой снизу вверх. И приободрился: «Должно быть, я хорош верхом. Как прекрасно быть русским в эту минуту! Благословен будь, наш дорогой император, за эту невероятную славу, которой мы обязаны ему». Грубый голос, раздавшийся с левого фланга, заставил его почти подпрыгнуть в седле – каптенармус Матвеич, не замедляя шага, орал:
– Ваша светлость, они отрежут нас от полка! Надо что-то делать!..
Толпа прорвала ограждение и высыпала между взводом пехотинцев, которым командовал Николай, и остальным батальоном, уходившим все дальше. В мгновение ока русские оказались окружены сотней радостных, возбужденных людей.
– Позвольте нам пройти, господа, – начал офицер. – Вы же видите, что задерживаете движение. Освободите улицу!..
– Да он говорит по-французски совсем как мы!.. А нас уверяли, что это – варвары!.. Откуда вы, милый молодой человек?..
Искренне тронутый, тот думал было ответить, но только напрасно потерял время: его лошадь, зажатая толпой, не могла сделать больше ни шага, не раздавив кого-нибудь. Хорошенькая блондинка, дерзко глядя на него, теребила уздечку.
– Оставьте, мадам, – выдохнул верховой. Потом поднялся в стременах и закричал: – Если вы не разойдетесь, я прикажу своим людям применить силу.
И повторил то же самое еще раз, по-русски. Нахмуренные брови, казалось, должны были придавать лицу воинственное выражение. Ответом ему был металлический звук за спиной – солдаты держали оружие наперевес, готовые к атаке. Толпа расступилась.
– Вперед! – скомандовал, покраснев, Озарёв.
Вскоре его взвод догнал полк: вновь весело и громко зазвучали трубы, пехотинцы зашагали в ногу с товарищами. Жители столицы все так же приветствовали их появление. На углу бульвара движение остановилось, командиры проверили строй. Николай был слишком взволнован при мысли, что пройдет парадным шагом мимо царя именно там, где был обезглавлен последний французский король.
Неожиданно фасады домов расступились, полк оказался на бывшей площади Людовика XV, заполненной разноцветной толпой, воздух дрожал от рева труб и гула барабанов. Государи-союзники, верхом, были в конце зеленого проспекта. Гвардейцы Литовского полка, строем по тридцать, шли, словно хорошо отлаженные автоматы. Вытянув саблю книзу, повернув голову направо, насколько хватало сил, Озарёв приближался к императору. Тот одет был в форму кавалергардов, на груди – голубая лента ордена Святого Андрея. Плечи казались шире под тяжелыми позолоченными эполетами, зеленая треуголка, украшенная перьями, сдвинутая немного набок, оттеняла лицо – поразительно молодое, серьезное. Прекрасная серая кобыла была когда-то подарена ему Наполеоном. Его окружали прославленные военные, но молодой человек видел только Александра – освободителя, обезглавившего гидру, Агамемнона нового времени. Доля секунды – и вот уже эта великолепная картина не более чем воспоминание.