Свет праведных. Том 2. Декабристки
Шрифт:
Софи увидела крестьянку, которая пыталась спрятаться за спинами других, и высокого кривого и рябого мужика, стоявшего опустив голову. Приблизившись к нему, она вполголоса спросила:
– А раньше с твоими сыновьями случались какие-нибудь неприятности?
– Нет, барыня, Богом клянусь, сроду ничего такого не случалось!
– А что они говорили, когда их пришли забирать?
– Не знаю… Не надо говорить об этом, барыня, нехорошо об этом говорить… Вы уж простите нас…
Одна женщина со встревоженным лицом поспешила прочь, за ней, другая, третья… – и Софи поняла, что, если
– Что-то не вижу Антипа, – произнесла она, чтобы сменить тему. – Он ведь здесь живет?
– Да, барыня, только он сейчас в лесу, за хворостом с утра еще пошел, – отозвался Агафон. – Митька, сбегай-ка за ним!
Мальчишка так припустился, что на бегу сам себя подстегивал босыми пятками. Софи, вспомнив прежний обычай, переходила из дома в дом, там ободряла больного старика, здесь любовалась младенцем в подвешенной к потолку люльке и, наконец, отправилась знакомиться с отцом Илларионом, заменившим отца Иосифа.
Новый поп оказался молодым, печальным, тощим, с черной остроконечной, словно ее макнули в смолу, бородкой; зато попадье здоровья отпущено было на двоих: работа у нее в руках, должно быть, так и кипела – все вокруг нее сияло чистотой, мебель лоснилась от воска, желтые канарейки во все горло распевали в начищенной клетке, а в изобилии разложенные повсюду вязаные салфеточки служили бесспорным свидетельством того, что хозяйка дома ни минуты без дела не сидит. Отец Илларион принял Софи со сдержанной и вкрадчивой любезностью: он явно не доверял этой француженке, которая мало того что была предана папе римскому, так еще и только что вернулась с сибирской каторги. Когда гостья, немного поговорив о делах прихода, упомянула о насильственной смерти Владимира Карповича Седова, священник тотчас же обменялся с женой испуганными взглядами. И опять Софи не удалось ни слова вытянуть ни о том, как именно разыгралась трагедия, ни о том, какими мотивами могли руководствоваться убийцы.
– Только бы Господь не отвернулся от нашей убогой деревушки после такой мерзости, больше я ни о чем и не прошу! – вздохнул отец Илларион.
И поспешил проводить Софи до дверей, чуть ли не подталкивая гостью в спину, чтобы ушла поскорее. Когда она оказалась на улице, из-за угла церкви как раз показался Антип, семенивший рядом с мальчишкой, которого за ним посылали. Усохший, сгорбленный Антип, чьи некогда огненно-рыжие волосы и борода сделались теперь грязно-белыми. Стоило старику увидеть барыню, все его лицо пошло морщинами: рот смеялся, а глаза плакали. Антип упал перед ней на колени и поцеловал край подола, а Софи подняла его и попросила, чтобы отвел к себе домой: ей, дескать, надо поговорить с ним с глазу на глаз.
Антип жил на самом краю деревни, в самой маленькой и самой грязной избе. Для того чтобы Софи могла сесть, ему пришлось рукавом вытереть лавку. Затем старик принялся выгонять во двор курицу, клевавшую крошки под столом. Он был так взволнован и растроган, что слова не в силах был произнести и, стоя перед хозяйкой, только шевелил губами и еле слышно всхлипывал.
– Ну вот, Антип, голубчик, – сказала Софи, – видишь, как славно получилось, видишь, мы с тобой все-таки встретились! Вот уж не думала, правду сказать, что когда-нибудь снова тебя увижу!
– Да и я тоже не думал, барыня! – жалобно откликнулся он. – Вы, барыня, не серчайте, за эти годы постарели, а я-то как состарился! Но не годы нас тяготят, а горе! Даже и взглянуть на вас не могу без того, чтобы не вспомнить барина нашего дорогого, Николая Михайловича, солнышко наше ясное! Что у пса остается, когда его хозяин под землю ушел? Для пса-то ведь не может быть другого хозяина! Один у него, на весь век один! Пес ложится у могилы и ждет, когда закончатся его дни!
Слезы потекли по грязным щекам старика, оставляя на них светлые дорожки.
– Как узнали мы, что Николая Михайловича Господь к себе забрал, вся деревня два дня пила беспробудно! – с гордостью, хотя и срывающимся от слез голосом, продолжил он.
– А как Владимир Карпович, господин Седов, сообщил вам эту весть? – спросила Софи.
Антип на минуту перестал плакать, и его маленькие глазки сквозь пелену слез сверкнули ненавистью.
– Неужто вы думаете, барыня-матушка, что он потревожил бы себя ради того, чтобы нам чего сообщить?! Господь с вами! Мы от слуг обо всем узнали. Ну, и передавали друг другу потихоньку, на ушко. Так-то оно вернее…
Внезапно Антип с силой хватил себя кулаком по лбу и с горячностью воскликнул:
– Дурак! Паскудник распоследний! Ты ж поклялся всю жизнь оберегать молодого барина, ты и на бивуаках ему нянькою служил, ты ж и на поле брани с ним рядом был, ты ж за ним даже в эту развратную (уж вы простите, барыня!) Францию отправился, а теперь он лежит где-то там, на краю света, над ним крест поставили, а ты греешь на солнышке свои поганые рабские кости! И где тут справедливость? Ах ты, пугало огородное! Однако, если бы вы, барыня, позволили мне тогда поехать с вами в Сибирь, все вышло бы по-другому!
– Но… но ведь это же ты сам, Антип, не захотел со мной поехать! – с улыбкой возразила Софи. – Ну, вспомни! Ты же умолял Михаила Борисовича не отправлять тебя к каторжникам!
Весь жар Антипа мгновенно куда-то пропал, и старик озадаченно поскреб в затылке.
– Ужели правда? – проворчал он. – Вот странность-то! А у меня в башке все по-другому сложилось! Забывать, забывать стал!.. Стар я уже, барыня, голубушка… А все ж вы, барыня, должны были силой меня туда повезти!.. Взять да и принудить, чтоб ехал с вами! Я б куда больше пригодился, чем этот бедолага, чем Никита, царствие ему небесное!
– Так ты и про него знаешь?
– А как же, барыня! Он ведь был шатковский, как помер, имя-то его надо было вычеркнуть из приходских книг. Пусть письма барин читает, мужик, он все одно про беду узнает куда раньше него!
– А что, как там родители Никиты?
Антип махнул рукой, как будто муху отгонял, и коротко объяснил:
– Холера.
– Оба?
– Ну да… И отец его, и мачеха… Они, знамо дело, в годах уже были, не так молоды…
Старик вздохнул, как вздыхают простые люди всякий раз, когда поминают умерших. Что бы там Антип на себя ни наговаривал, подумала Софи, на самом деле он никогда еще не мыслил так трезво.