Свет праведных. Том 2. Декабристки
Шрифт:
– Ты что, больше не работаешь в Каштановке? – спросила она.
– Нет, – ответил он, хитро поглядев на хозяйку. – Голова, вишь, у меня не в порядке. Совсем умом тронулся. Служить не могу, кругом ни на что не гожусь. Меня и отослали сюда, в деревню. А мне здесь хорошо, барыня, голубушка, уж так хорошо!
– А другие?
– Кто – другие?
– Другие мужики… Они-то жизнью теперь довольны?
– А вы, барыня, когда видали, чтобы мужик был чем доволен?
– Я заметила, что землю лучше обрабатывают, чем раньше.
– Так-то оно так, вот только
Со стороны поля донеслась песня. Голоса приближались, и Софи удивилась: хор звучал так бойко и слаженно, будто поет войско на марше.
– Наши возвращаются, – сказал Антип.
Софи поднялась, открыла дверь, выглянула на улицу и увидела на дороге крестьян, которые и впрямь маршировали строем, точно солдаты, разве что с лопатами, граблями и топорами на плече вместо ружей. Позади шли женщины в платочках, толкали тачки. Лица у всех были измученные, осунувшиеся от усталости, блестящие от пота, запавшие глаза смотрели бессмысленно. Странную группу окружало четверо мужчин, вооруженных дубинками.
– А это еще кто такие? – удивилась Софи.
– Их называют «погонщиками». Барин сам их где-то набирает, они не из нашей деревни. Он им платит за то, что стерегут нас. Когда над душой такой зверь стоит, можно не бояться, что кто-нибудь отлынивать станет!..
– Антип, да что ты несешь? В прежние времена никогда…
– Да уж, барыня! Так раньше-то были времена хорошие. Старый барин покричит, кнутом пригрозит, пару оплеух отвесит, да и все, гроза прошла, и ничего, никому хуже не сделалось. А теперь-то, при новых господах, никто не гневается. Все тишком, тишком. Погонщиков к нам приставили, чтобы следить за порядком. Работай – или тебе намнут бока! Вот тебе и без грозы полный порядок!
Софи слушала Антипа недоверчиво: он смолоду слыл изрядным вруном.
– Стало быть, Владимира Карповича убили за то, что он жестоко обращался с крестьянами? – прямо спросила она.
– Может, и так, а может, и не так! Мы, барыня-матушка, на земле-то живем не чтоб судить, а чтоб терпеть! В Писании как сказано?
Мокрый красный рот, затерявшийся в седой бороде, искривился в ухмылке. В прищуренных глазах заплясали веселые искорки. Антип тряхнул головой, словно на нем был шутовской колпак с бубенчиками.
– Ай-я-яй, голова ты моя, головушка!
Софи простилась со стариком, пообещав вскоре прийти снова, затем немного поговорила на улице с работниками, вернувшимися с поля, и уселась в коляску. «Погонщики» – их было с полдюжины – сидели на откосе у окраины деревни, лузгали семечки и болтали между собой. Завидев барыню, поклонились ей. Были бы они палачи, подумала она, не стали бы так почтительно со мной обращаться…
Сережа ждал ее с ужином, без тетки за стол не садился и счел необходимым переодеться к вечерней трапезе. Теперь на нем был черный сюртук и темно-лиловый жилет с аметистовыми пуговицами. Траурный галстук, три раза обвивавший шею, подпирал подбородок. Лицо гладкое, спокойное, свежее и румяное.
– Хорошо ли покатались, тетушка? – осведомился он, усаживаясь в столовой напротив нее. Окна в сад были распахнуты настежь, легкий ветерок колыхал занавески.
– Великолепно! – отозвалась Софи.
Слуги неслышно скользили у нее за спиной. Софи положила на тарелку немного заливного из рыбы. Ужин заказывала не она. На будущее надо бы выговорить себе исключительное право составлять меню. Сколько бы она ни повторяла в душе, сколько бы ни втолковывала упрямому сердцу, что она у себя дома, всякий раз под взглядом племянника начинала чувствовать себя гостьей, да еще и непрошеной. Они ели молча, каждый был погружен в собственные размышления, и лишь спустя какое-то время, воспользовавшись переменой блюд, Сережа спросил по-французски:
– Как вам, тетушка, понравилось поместье?
– Пока еще не успела составить мнение о нем, однако мне кажется, что землю возделывают грамотно.
– За пять лет мы удвоили урожаи пшеницы, овса и гречихи, – с гордостью произнес молодой помещик, – а картофеля стали выращивать в три раза больше! Наши огурцы, наша свекла, наш горох лучшие во всей округе! А наши фрукты…
Софи мягко прервала его:
– А наши мужики?
– Размножаются, словно кролики! Во времена моего деда у нас было две тысячи душ! А сегодня их уже две тысячи семьсот пятьдесят! Неплохая прибыль, согласны?
– Должно быть… Но мне показалось, что они выглядят утомленными и озабоченными… Кстати, что это за «погонщики», которых я видела в Шаткове? Они напоминают сибирских тюремных охранников!
– Тетушка, ей-богу, вы оказываете им слишком большую честь! Это всего лишь надсмотрщики.
– Но они вооружены дубинками!
– Простая мера устрашения. Иначе тут нельзя. Мужик по природе своей ленив. Если ему не пригрозить хорошенько, он выдумает тысячу отговорок, чтобы отлынивать от работы.
– Эту меру устрашения придумал ваш отец?
– Нет, я сам до нее додумался. Но отец с воодушевлением меня поддержал. Полагаю, мужики вам нажаловались?
– Нет-нет, ничего подобного, – поспешила возразить она.
– Ну, так рано или поздно пожалуются. Только вы их не слушайте. Я подозреваю, что у вас чрезмерно нежная и чувствительная душа, а такая душа в хозяйстве, знаете ли, не помощница. Сентиментальничать не годится, если речь идет об управлении большим имением! И тут лучше всего иметь черствое сердце и справедливый ум.
– Вы считаете себя обладателем именно таких?
– Уверен, что они – среди главных моих достоинств, – с внезапной серьезностью проговорил Сережа.
Они замолчали.
Один из слуг подал фруктовый компот, другой зажег свечи в двух канделябрах. Ночь выдалась жаркая, влажная, природа словно оцепенела. Софи показалось, будто одежда на ней слишком тяжелая, давит на плечи…
– Нам надо устроить нашу жизнь, – снова заговорил Сережа. – Не думаю, чтобы вам очень хотелось заниматься делами имения…
– Делами имения – нисколько, положением крепостных – да, – ответила она.